Культура древнего Рима. Том 1

Как видим, здесь явное противоречие с образом Исиды мистерий, конечно, не относившейся к категории одних только доступных людям низших демонов. Но такое противоречие, видимо, не смущало. При всей преданности миста своему божеству за ним сохранялась свобода суждений; догма еще не сложилась. Мог человек быть посвящен и в разные мистерии, как, например, тот же Апулей (Apul. Apol., 55). Вместе с тем он считал обязательным соблюдать и старинные религиозные обычаи. Во всяком случае, в «Апологии» он упрекает своего обвинителя Эмилиана в безбожии, так как тот не только не посещает храмы, но даже не приносит деревенским богам первинок плодов и стад, не имеет на своей земле не только святилища, но и посвященного богам места или рощи, не украшает гирляндой ветви дерева, не умащивает камень (Ibid., 56).

К мистериям близки были откровения, отличавшиеся только тем, что знания о богах, мире, душе, загробном существовании и т. п. человек получал не через посвящавшего его мистагога, а якобы непосредственно от божества. До нас дошли сборники греческих и латинских трактатов, составленных на основании таких откровений, полученных от Гермеса Трисмегиста, отождествлявшегося с египетским Тотом, и от Асклепия[117]. Они составлялись в Египте и, возможно, в Африке в течение II–III вв. и довольно различны по содержанию и настроению. Одни более оптимистично, другие более пессимистично оценивали мир, в одних преобладает влияние стоицизма, в других платонизма, по-разному и в разной степени используются мифологические образы. Но во всех трактатах подчеркивается, что исходят они от самого божества, познание которого доступно избранным.

Благочестивые, т. е. познавшие бога, говорится в одном из трактатов, полны добра, их мысли божественны и отличны от мыслей большинства людей, которые их не понимают и над ними смеются. Для них все благо, даже то, что зло для других, хотя вообще земля — обитель зла (Hermet., X). Бога можно познать, поднявшись выше временного и телесного, когда человек уже ничего не страшится, знает, что для него нет ничего невозможного, что он может охватить своей мыслью все явления, все противоречия, совместить в себе все бывшее, сущее, все свойства и субстанции, пространство и время (Ibid., XI). Такой человек, очистившись от земных страстей, как бы заново рождается. Он получает вечное, неразложимое тело. Он повелевает демонами планет, управляющими людьми, преданными телесному, материальному миру, в котором царит роковая необходимость. Он становится неподвластен року и его носителям — демонам и богам светил (Ibid., XII, 1; XVI). Последнее очень важно: не только в герметизме, но и в других учениях конца II–III в. идея стоиков о свободе как добровольном подчинении законам царящей в природе необходимости заменяется стремлением так или иначе выйти из-под действия этих законов, связанных с землей и ближайшими к ней сферами. Это лишний раз свидетельствует о глубоком разочаровании в представлении об объединяющей космос и земной мир общей гармонии, о резком разделении земного, материального и идеального, божественного порядка вещей.

Хотя герметисты постоянно говорили о едином божестве, источнике всего сущего, они признавали и других богов, одни из которых постигаются разумом, другие — чувствами. Первые правят истоками и первопричинами субстанции, вторые им подчиненные, ведают всем совершающимся в чувственном мире.

Сила богов наполняет их статуи, способные творить многие великие дела, a также души демонов, близких людям, им помогающих. Среди таких демонов пребывают и души некогда живших людей — Асклепия, Гермеса и обожествленных правителей. Их следует чтить, так как власть им дает бог; в должное время он вызывает рождение парей, эманации бога. Царь — последний в иерархии богов, но первый из людей. Его душа приходит из области, расположенной выше места пребывания других душ, a после смерти души царей, научившись властвовать над людьми, становятся богами (Ascl., I; III; Stob. Fragm., XXIV).

На откровениях зиждились и различные учения гностиков, более известных как христианские секты, но существовавших и вне христианства. Но и те, которым не были доступны сложные герметические и гностические системы, надеялись на указания, полученные непосредственно от богов. Выше уже упоминались надписи, сделанные по велению богов, явившихся во сне или как то иначе заявившие о своей воле. Многочисленны были и пророки, вещавшие якобы под воздействием божества. Насколько распространено было такое явление, показывает разбиравшийся юристами вопрос о том, можно ли считать пороком раба, дающим право на аннулирование акта покупки, его склонность в обществе других фанатиков или перед алтарем впадать в вакхический экстаз и пророчествовать (Dig., 21, 1, 1, 9—10). Когда экстаз, откровения не приходили сами по себе, их вызывали искусственно. Апулея, например, обвиняли в том, что он приводил в состояние одержимости мальчика-раба. Апулей свою вину отрицал, но приводил много примеров подобной практики (Apul. Apol., 42).