Культура древнего Рима. В двух томах. Том 1

Плотин отвергает железную необходимость, рок, проистекающий от влияния звезд, признававшегося астрологией. С его точки зрения, душа сама выбирает своего «демона», определяющего ее судьбу, — и пока она теле, и после освобождения от него, когда она может или полностью очиститься, или снова перевоплотиться (XIV, 2—24). Душа, подчиняясь общей мировой необходимости, обусловленной всеобщей взаимосвязью, сохраняет вместе с тем известную свободу действия в соответствии с разумом, а потому отвечает за свои мысли и действия. Необходимость для души — соединение судьбы и воли (III, 59, 78; IV, 8-39). Душа, часть которой повернута к телу, а часть к Уму, может через грязь и туман телесного мира подняться к истинному свету, если чтит истинно, т. е. духовно, прекрасное, если для нее бытие и мышление совпадают, поскольку истинное знание, знание о духовном проникает в душу через ум — совокупность всех идей, подобно тому как наука — совокупность всех отдельных знаний (VI, 43). Подняться к единству душа может посредством самоуглубления, созерцания, лежащего за мышлением экстаза, когда душа выходит из себя, становится простой, обретает уже не бытие, а сверхбытие (IX, 76–78). Для подготовки к такому, дающему высшее и вечное счастье состоянию требуется упражнение в добродетели, первоначально — в выработанных многовековой мудростью добродетелях гражданских, дающих затем возможность приобщиться к добродетелям интеллигибельною мира. Их душа получает от Нуса, который сам стоит выше добродетелей, будучи непосредственно приобщен к высшему Благу (XIX, 1 — 14, 20–29). Мудрый человек знает гражданские добродетели и поступает в соответствии с ними, но перешагивает через них и идет дальше, так как его цель — общение не с людьми, а с богом (XIX, 35; XX, 18).

Таким образом, Плотин не следует за теми, кто отрицал необходимость добродетелей, нужных для жизни в этом мире, поскольку они отрицали и самый этот мир, но он не следует и за стоиками, для которых добродетель была самоцелью, рассматривая ее лишь как средство. И хотя Плотин неоднократно утверждает, что «комья грязи», налипающие на «золото души», идут от тела, он не осуждает тело столь же безоговорочно, как многие его современники. Тело, говорит он, обретая душу, обретает и связь с единым, всеобщим и становится не просто телом, а одушевленным живым существом, и оно не чуждо высшему, хотя в нем и возникают желания, пороки, боль, соблазны; важно лишь уметь их умерять (XXII, 117). Соединение души с телом означает не падение, а то, что она дает ему нечто от своей сущности (XXII, 124–125). Его отношение к материи как воспринимающей формы, отпечатки идей, бескачественной, бестелесной, не имеющей истинного бытия субстанции двойственно. Иногда он видит в ней зло (LI), но чаще он определяет ее просто как отсутствие добра, неаффицируемость добром, но признает ее причастность к божественности, вне которой вообще ничего быть не может (XXVI, 51–52, 68, 83; XXXIII, 24). Зло для него не само по себе зло, а скорее, отсутствие добра и вместе с тем необходимая часть общего мирового плана, как тень — необходимая принадлежность картины. На совершенстве же этого плана Плотин особенно настаивает.

Мировой план в целом направлен ко всеобщему благу. Всеобщая мировая симпатия, причастность всего ко всему обусловливают возможность магии и астрологии (XXIII, 123). Несмотря на видимость бедствий, гибели, уничтожения, мировой план дает возможность достижения жизни, согласной с природой каждого отдельного существа, если оно понимает, что оно не само по себе, не единственное, и следовательно, не может быть целью как таковое, а только часть целого, в которое оно входит. Отдельное не могло бы сохраниться в постоянном и неизменном образе, ибо все находится в движении. Так, не может быть единства в танце, если не меняют позу отдельные танцоры. Космос вечен благодаря движению и изменению своих частей, их отношения друг к другу и к целому. Каждая часть получает свое место и назначение. План космоса, его логос подобен логосу закона, формирующего полисы, закона, знающего заранее, что и почему будут делать граждане, их карающего и награждающего, соединяющего их в гармонию (XXVIII, 28, 123, 174–180, 208–214, 243).

Мы поймем, говорит Плотин, как прекрасен мир, если представим его себе не по частям, а как все в себе заключающее целое (XXXI, 56–57). Те, кто ругает наш мир за неверное распределение материальных благ, не понимают, что для мудрого равенство в этом смысле безразлично, чернь же, т. е. те, кто не хочет подняться над земным, в счет не идет, ибо существует для удовлетворения потребности высших. Мировой полис воздает каждому по заслугам, как в этом так и в прошлых и будущих воплощениях. Каждый может стать лучше, ибо в каждом заложена способность к совершенствованию. Мудрый не должен приписывать эту способность только себе, но требовать, чтобы все были хорошими, значит требовать, чтобы земное не отличалось от высшего (XXXIII, 77–81, 93, 108).