Культура Два

В этом эпизоде показательно многое, и прежде всего уверенность работников издательства, что автора в наборный цех не допустят. Действительно, в культуре 2 помещения типографий и радиостанций были достаточно сакральным пространством, куда профан, даже если он был автором набираемого там текста, войти не мог. Все дело в том, что культура 2 вообще не знает идеи авторства. Характерно, что в другом месте стенограммы, когда А. Александров резко критикует С. Лисагора за одно из его прежних выступлений и говорит: «это можно проверить по стенограмме», – С. Лисагор с места ему отвечает: «Вы мне не даете стенограмм проверять, я не знаю, что там в стенограмме. Дайте мне проверить стенограмму, тогда я вам скажу, так я говорил или нет» (там же, л. 159). Культура 2, как видим, не признает авторства не только письменного текста, но и устного. То, что следовало сказать Лисагору, известно, а сам автор может только испортить стенограмму, вписывая в нее то, что он сказал на самом деле. У текстов культуры 2 (устных и письменных) нет никаких авторов, эти тексты даны заранее, а так называемые авторы должны потом к этой данности идти[41].

Это и есть тот метод, который «непонятен» С. Лисагору. Он написал статью, но до редакции газеты уже дошло знание о том, как должна называться эта статья. Название меняется, в результате содержание статьи не соответствует названию, после чего автор статьи уничтожается культурой. Вот так, гибко сочетая прямые и обратные причинно-следственные связи, действует в культуре механизм цензуры.

Тем временем срок открытия съезда был перенесен на 15 ноября 1936 г. Б. М. Иофану поручили написать доклад, подводящий итоги предсъездовской дискуссии. Как пишутся доклады в культуре 2, мы уже знаем. Протокол заседания Секретариата оргкомитета ССА гласит: «а) Создать комиссию… для подготовки доклада “Итоги и уроки дискуссии о формализме и эклектике”; б) Предложить т. Иофану 20 апреля представить на обсуждение комиссии предварительные тезисы доклада» (там же, л. 18).

Ситуация достаточно своеобразная. Иофан должен подвести итоги дискуссии, проходившей на страницах «Архитектурной газеты». При этом эти итоги уже кому-то известны, и специальная комиссия будет сверять то, что получилось у Иофана, с тем, что должно было у него получиться. Но ведь и сами участники дискуссии говорили то, что они должны были сказать, а если они говорили не то, то редакция их поправляла – «редакция, – как признался на том же заседании 13 февраля главный редактор «Архитектурной газеты» С. Ольшевец, – всегда делает изменения, когда нужно» (там же, л. 113). Все происходящее напоминает спектакль с очень плохими и бестолковыми артистами, они очень плохо знают текст, и на плечи суфлера ложится непосильная задача. Дело усугубляется тем, что многие артисты вообще не понимают, что находятся на сцене, и раздражаются на одергивающего их суфлера. «Я сам умею писать тезисы к своим докладам», – нервно ответил М. Гинзбург, когда ему предложили писать их вместе с Нессисом (там же, л. 189). В конце концов ему все-таки пришлось написать их вместе.

Между тем срок открытия переносится на 20 марта 1937 г. Подготовительные работы продолжаются. Уточняются тексты докладов, составляются тексты «организованных выступлений с мест» (там же, л. 95 об), все тексты согласуются с разного рода высокими инстанциями (об этом упомянул на съезде Н. Булганин: «Когда мы просматривали в помощь докладчикам в комиссии тексты докладчиков…» – Булганин. л. 149; ясно, что это какая-нибудь «высокая» комиссия).

Срок открытия переносится тем временем на апрель, потом на май и, наконец, 15 июня 1937 г. съезд открывается. Все докладчики благополучно зачитывают свои отточенные до мельчайших деталей тексты. Один лишь Виктор Веснин неожиданно для всех начал защищать конструктивизм и внес этим некоторую путаницу в плавное течение съезда. «В. А. Веснин, – сказал потом И. Маца (не вполне по-русски), – сделал мне сегодня большое огорчение» (ЦГАЛИ, 674, 2, 34, л. 69).