Культура и империализм

лйрди, которые вообразили себе идеальное содружество. В этом одна из причин, почему ученые редко ковда говорят о Ренессансе с подозрением или пренебрежением. В наши времена, однако, мысль о культурном перевороте влечет за собой мысль о господстве и насильственном присвоении: кто-то теряет, а кто-то находит. Например, сегодняшние дискуссии об американской истории все чаще затрагивают вопрос о самой этой истории, о том, что стало с коренными жителями, иммигрантами, подавляемыми меньшинствами.

Но лишь недавно западные люди стали сознавать, что то, что они говорят об истории и культурах «подчиненных» народов, может быть оспорено этими самыми народами. Теми народами, которые еще несколько лет назад были просто поглощены вместе со своей культурой, землей, историей и всем прочим в великие западные империи и их дисциплинарные дискурсы. (Все это вовсе не означает очернения, сделанного многими западными учеными, историками, художниками, философами, музыкантами и миссионерами, чьи коллективные и индивидуальные усилия по изучению мира вне пределов Европы представляют весьма собой достойное дело.)

Мощная волна антиколониальных и в основе своей антиимпериалистических действий, идей и ревизий обрушилась на массивное здание западной империи, бросая ей вызов, используя яркую метафору Грамши, в обоюдной осаде. Впервые западному человеку пришлось почувствовать себя не только господином, но и представителем культуры и даже расы, которую обвиняют в преступлениях — преступлениях насилия и подавления, преступлениях совести. «Сегодня, — говорит Фанон в „Проклятьем заклейменных" (1961), — Третий мир ... соприкасается с Европой как колоссальная масса, чья цель должна состоять в том, чтобы решить проблемы, ответа на которые Европа найти так и не смогла».* Подобные упреки, конечно же, предъявляли и раньше, причем такие отважные европейцы, как Самуэль Джонсон и У. С. Блант (Johnson and W. S. Blunt). По всему не-европейскому миру прокатились первые волны колониальных восстаний, от Сан-Доминго и восстания Абдул Кадера до бунта 1857 года, мятежа Ораби и восстания боксеров. Были репрессалии, смена режимов, causes célèbres, споры, реформы и переоценки. Однако повсюду империи увеличивались в размерах, а прибыли росли. Новизна ситуации заключалась в устойчивой конфронтации и систематическом сопротивлении Империи как Западу. Давно тлеющее возмущение в отношении белого человека от Тихого океана и до Атлантики вылилось во вполне оформившееся движение независимости. Появились борцы за панафриканизм и паназиатст-во, которых уже было не остановить.

Однако подобные воинственные группы в период между двумя мировыми войнами не были полностью или явно антизападными. Некоторые верили, что облегчение колониализма можно обрести на путях сотрудничества с христианством. Другие считали, что решением проблемы является вестернизация. В Африке эти межвоенные усилия были представлены, согласно Бейзилу Девидсону, такими персонами, как Герберт Маколей, Леопольд Сенгор, Дж. Г. Кейзли Хейфорд, Самуэль Ахума (Herbert Macaulay, Leopold Senghor, J. H. Casely Hayford, Samuel Ahuma).** В арабском мире в тот период их аналогами выступали Саад Заглул, Нури аз-Саид, Бишара ал-Хури (Saad Zaghloul, Nuri as-Said, Bishara al-Khoury). Даже революционные лидеры позднего

* Fanon Frantz. The Wretched of the Earth, trans. Constance Farrington (1961). New York: Grove, 1968. P. 314.

** Davidson Basil. Africa in Modem History: The Search for a New Society. London: Allen Lane, 1978. P. 178—180.

Периода — Хо Ши Мин во Вьетнаме, например, — первоначально придерживались того взгляда, что определенные аспекты западной культуры вполне могут быть полезны для борьбы с колониализмом. Однако их действия и идеи не получили особой поддержки в метрополии, и со временем эта ветвь сопротивления трансформировалась. Ведь если колониализм — это система, как утверждает Сартр в одном из своих послевоенных эссе, тогда и сопротивление должно быть системным.* Не кто иной, как Сартр, мог заявить в начальных строках своего предисловия к «Проклятьем заклейменным» (Района (1961), что в действительности мир — это две враждующие фракции, «пятьсот миллионов людей и тысяча пятьсот миллионов туземцев. Первые обладали Миром, вторые — им пользовались ... В колониях истина была совершенно обнажена, но граждане метрополии предпочитали, чтобы она была в одеждах».** Дэвидсон выразил эту ситуацию с новой реакцией Африки с обычной для себя красноречивой проницательностью: