Культура, Истоки вражды

Между тем подобное свертывание обязано менять многое в сложившейся механике того коммуникационного взаимодействия, которое формируется в эволюционирующем сообществе с становлением ритуала. Ведь только в самом его начале можно говорить о строгом изоморфизме собственной структуры ритуала и структуры моделируемой им орудийно-предметной деятельности. Правда и здесь изоморфизм выступает скорее как идеализация действительности, чем сама действительность, поскольку заместительная "пантомима" никогда не может быть абсолютно точным слепком с собственно предметного процесса. Поэтому на деле можно говорить лишь о каком-то минимуме отличий между ними. Но по мере развития основанных на ритуале форм общения эти отличия должны накапливаться. Редукция ритуала закономерно приводит к тому, что он вырождается в жест (вернее сказать, в некую систему жестов). Жест - это в сущности предел свертывания любого (не отягощенного сопротивлением никакого предмета) действия, иначе говоря, та естественная его граница, за которой извне фиксируемое движение уже перестает быть видимым стороннему наблюдателю.

Несопоставимость жеста с развернутой формой и ритуальной "пантомимы", и моделируемого ею предметного процесса вполне очевидна и для невооруженного взгляда. Однако это обстоятельство не мешает ритуалу на всех промежуточных этапах своей последовательной редукции оставаться точным двигательным эквивалентом некоторой исходной целевой структуры. Поэтому точной моделью он продолжает быть и на последнем рубеже своей эволюции, там, где от него остается только жест. При этом строгим эквивалентом на всех стадиях этого процесса он обнаруживает себя не только для того, кто является источником какой-то информации, но и для любого, кто подключается к исполнению ритуала, кто воспринимает ее. А это означает, что и в самом конце редукции, то есть там, где следующий шаг переводит его уже в полностью скрытое от внешнего взгляда движение, для полного восприятия всей шифруемой им информации вполне достаточным оказывается воспроизведение того, что осталось от некогда целостного ритуала, то есть одного жеста.

Такое положение вещей является принципиально новым в живой природе. Причем новым не только потому, что отныне собственная деятельность живого существа начинает обозначать собой что-то принципиально отличное от самой себя, но и потому, что состав обозначающего начала оказывается совершенно несопоставимым с содержанием того, что именно он обозначает.

Действительно. На всех ступенях эволюционного развития живой ткани, которые предшествуют становлению ритуала, деятельность любого субъекта могла обозначать только самое себя; и даже интегральный образ действительности, формировавшийся им, фиксировал в себе отнюдь не автономную сущность, не вне его существующий мир, но только меру его собственной свободы в нем. Иными словами, только допустимый способ (спектр всех допустимых форм) его поведения в этом мире. Так обстояло дело и на первых этапах становления ритуальной коммуникации, то есть первичной системы информационного обмена, основанной на некотором заместительном движении. Между тем первичной целью ритуала было объединить в составе одного деятельного акта управляемое движение нескольких различных по своему назначению и способу применения орудий. (То обстоятельство, что основные звенья этого целостного орудийного процесса, как правило, разъединяются значительными пространственными и временными интервалами, в сущности ничего не меняет.) Но вот теперь, с приближением к последнему рубежу своего свертывания, от исходной пантомимы не остается почти ничего. Еще мгновение (пусть даже это мгновение и измеряется целыми тысячелетиями) - и эта заместительная деятельность, полностью перейдя на подпороговый уровень возбуждения и растворившись в глубинах живой ткани, вообще перестанет быть чем-то контролируемым и подвластным воле субъекта, вообще выпадет из "поля" его зрения. Так, теряющиеся в глубинах его организма процессы пищеварения, кровоснабжения и многие другие, подобные им, неподвластны ни сознанию, ни воле человека, больше того - чаще всего он вообще узнает об их существовании только со стороны.

Но вот эта утрата контроля над собственно деятельностью, практически полное исчезновение ее из "поля зрения" субъекта и означает, что на остающейся видимой для него поверхности проявляется, наконец, то, что до сих пор полностью заслонялось истаявшим ритуалом. А именно та выходящая за рамки обыденного объективная технологическая связь, которая существует между используемыми им орудиями. Словом, редуцированная до жеста заместительная деятельность начинает обозначать нечто принципиально отличное от нее самой, поэтому с приближением к пределу своей редукции ритуал во все большей и большей мере начинает обретать ключевые свойства знака.