Культура на службе вермахта

СД передавала, что даже сообщения ОКВ о новых успехах вермахта, вызывавшие энтузиазм и гордость немецкими солдатами у мужской части населения Германии в тылу, не производили почти никакого впечатления на женщин, поглощенных повседневными заботами^{437}. Партийные и государственные функционеры все чаще использовали служебное положение для обеспечения продуктами своих семей. Народ это знал: электрики, сантехники, ремонтники бывали в домах начальства и видели, как питается нацистская верхушка. СД передавала, что подобные вести, вызывавшие озлобление людей, шли из Берлина, Штеттина, Дюссельдорфа, Вены. Хваленой «справедливой» системе распределения продуктов питания в Третьем Рейхе постепенно перестали доверять.

В войну положение на немецком продовольственном рынке во многом «стабилизировали» за счет ограбления оккупированных стран: в 1941–1943 гг. в Германию было вывезено 25 млн. тонн продовольствия, за счет чего на четверть были увеличены гражданские рационы^{438}. Следует отметить, что нацистские способы эксплуатации ресурсов СССР были не только жестокими и антигуманными, но и неумными — по советско-германскому пакту при минимальных материальных затратах и без всяких людских потерь немцы получали столько же, к тому же 80–90% продовольствия, собранного на Востоке, потреблялось самой армией^{439}.

С началом войны было введено 50% надбавки к подоходному налогу, исключая годовой доход до 2,4 тыс. рейхсмарок в год, что освободило от налогов военного времени 60% налогоплательщиков. Тем не менее, до 1942 г. подоходный налог по сравнению с 1939 г. почти удвоился^{440}, хотя частные сбережения между 1938 и 1941 гг. выросли в четыре раза (это свидетельствует о сносных условиях обыденной жизни для рядовых немцев, которых призывали экономить средства, чтобы после войны построить дом)^{441}. Со своей стороны, правительство гарантировало минимальный доход в 2,4 тыс. рейхсмарок.

В «Вестях из рейха» слово «Сталинград» впервые было упомянуто 31 августа 1942 г.; СД отмечала, что немцы сразу обратили внимание на принципиальное значение взятия этого города. Такое мнение было не только следствием усилий пропаганды — имя Сталина уже действовало на немцев магически^{442}. Сталинград для немцев был символом поворота в войне не только в собственно военном смысле, — он стал почти маниакальным пунктом фиксации немецкой общественности, эта фиксация была усилена и гитлеровской речью по поводу открытия очередной кампании сбора теплых вещей в рамках «зимней помощи»^{443}. По этой причине к действиям 6-й армии под Сталинградом было приковано самое пристальное внимание. Только на Новый год и Рождество немцы несколько отвлеклись от наблюдения за событиями на фронте, благодаря приподнятому настроению вследствие обещанных новогодних пайков. Хотя уже под Новый год стали распространяться слухи об окружении 6-й армии под Сталинградом, поэтому приход нового 1943 г. в Германии почти не отмечали. Даже Гитлер не выступал на Новый год по радио: это должно было соответствовать «образу великого вождя в печали и трауре»… Это его, однако, не спасло — первоначально разрозненный и нестройный хор критиков после Сталинграда стал все более концентрироваться на высшем руководстве рейха. Шутки и остроты становились все злее. Так, Урсула фон Кардорф вспоминала, что поговаривали о «Тунисграде» в Африке^{444}. Донесения по каналам Бормана свидетельствовали о том, что авторитет Гитлера очень пострадал. Информаторы Бормана доносили: «персона Гитлера стала подвергаться прямым нападкам, причем с особенной неприязнью и открыто»^{445}. Альберт Шпеер вспоминал, что Геббельс говорил с ним не о «кризисе руководства» (F"uhrungskriese), а о «кризисе фюрера» (F"uhrerkriese); это потрясло Шпеера: он знал о беспредельной лояльности министра пропаганды к Гитлеру. Шпеер писал: «Значение Сталинграда в том, что Геббельс стал сомневаться в звезде Гитлера и в его победе, и вместе с ним и нас стал точить червь сомнения»^{446}. На этом фоне возобновились слухи о начале переговоров с русскими и о долгожданном мире. Потом на первый план ненадолго вышло сообщение об американо-английском десанте в Африке, но в целом на общественное мнение это известие почти не повлияло — немцы считали, что кардинально это положения не изменит, но лишь отодвинет торжество Германии^{447}.