Культура шрамов

Тогда отец сам пришел за нами.

«Я все равно вытащу вас».

И вытащил. Как сказал, так и сделал, ему не впервой было перетаскивать нас с места на место, это уже вошло у него в привычку. Все будет хорошо, все будет хорошо, услышал я свой собственный голос, хотя Джейк по-прежнему закрывал мне рот рукой.

«Вон из машины, вон, вон!» – кричал отец.

Мы чувствовали себя манифестантами, оказывающими сопротивление полиции, которую в данном случае олицетворял отец. Но он был сильнее. Выволакивая нас за руки и за ноги, он не особенно церемонился с нами, и мы отбили себе все, что можно, прежде чем оказались лежащими на мерзлой земле.

«Делайте, что вам сказано, и все будет хорошо. Поверьте мне».

«Я никогда не поверю тебе, ни одному твоему слову», – сказал Джейк, вновь показывая свой норов, и сплюнул набившуюся в рот пыль.

Отец засмеялся. Я – нет.

«Ты говорил, молчание – лучшая наша защита».

«До того, как мы атаковали», – напомнил мне Джейк.

Он был старше и мудрее. И он побывал за занавеской раньше, чем я.

Подъехала еще одна машина, припарковалась позади отцовской; когда открылась дверца, фары оставались включенными.

Перед нами стоял Иохим. Джейк содрогнулся. Я вытаращил глаза. Иохим улыбнулся. Отец облизнул губы.

Что-то случилось, это было понятно без слов. В свете фар отец и Иохим казались тенями. Движущимися тенями. Вроде темной фигуры моего отца, на цыпочках пробирающегося по комнате глубокой ночью; вроде темной фигуры моей матери, сидящей у окна. Так много теней, доктор. Джейк временами тоже походил на тень, когда под покровом темноты очертания его тела были едва различимы и только лицо, обрамленное волосами, выделялось на сером фоне постели. Слишком много теней, доктор.

Они просто стояли и разговаривали. Профиль Иохима отчетливо выделялся во тьме. Особенно большой нос картошкой. От этого зрелища меня пробирала дрожь, мне захотелось как можно крепче прижаться к Джейку. Ухватиться за него, как за спасительную соломинку. И я ухватился. Он никогда не отталкивал меня, всегда приходил мне на помощь, и за это я любил его. Если это действительно было нужно, доктор, он неизменно оказывался рядом, готовый на все ради меня. А теперь его нет. Нет рядом со мной.

Отец отошел от Иохима, выйдя на свет, и я увидел его мокрое от пота лицо, хотя было холодно; его довольную улыбку, хотя ничего смешного не происходило. Двумя руками он оторвал Джейка от земли, чтобы поставить на ноги.

«Нет», – сказал Джейк, сопротивляясь всем телом.

«Да», – сказал отец не терпящим возражений тоном.

«Нет», – сказал я и попытался подняться.

«Ха», – сказал Иохим и, наступив ногой мне на грудь, вдавил меня в землю.

Джейка скрывала тень, так что я не видел его лица. Это тревожило меня больше всего. Последним воспоминанием не может быть темнота, в памяти должно сохраниться хоть что-то – взгляд, улыбка, слеза. Мамина улыбка по-прежнему согревала меня, когда мне было плохо, помнил я и прикосновения ее губ к моему телу. Но Джейка уволокли во тьму, подальше от света фар. И потом я услышал, как хлопнула дверца машины. Машины отца.

Все это время Иохим прижимал меня башмаком к земле, а я корчился и бился, силясь освободиться.

«Не трать энергию зря, она тебе еще понадобится. Как-никак путь неблизкий», – сказал Иохим.

Но энергия тратилась не зря. Этого Иохим не понимал. Этого не понимал отец. А Джейк понимал. Последнее, что я услышал от милого брата Джейка, был знакомый звук его ног, колотивших в дверцу машины, – он пытался сломать замок, пытался выбраться, вырваться, сбежать назад ко мне, чтобы лежать рядом со мной на земле, держа меня за руку, делить со мной нашу общую постель, мчаться вверх по склону холма на помощь маме.

Машина сорвалась с места, ее занесло, потом она выровнялась и, гудя, унеслась прочь. Иохим, продолжая удерживать меня ногой, наклонился, его нос, перекрыв мне видимость, коснулся моей щеки. Я почувствовал шершавый, как наждачная бумага, язык на своих губах – Иохим слизнул мою слюну прежде, чем я успел плюнуть ему в лицо.

«Пора прощаться, малыш. Желаю хорошо провести жизнь».

Последнее, что я почувствовал, была его рука, похлопывающая меня по щеке. Последнее, о чем я подумал, был Джейк, барабанящий ногами в дверцу отцовской машины. Последнее, что я увидел, была моя мама, лежащая на вершине холма. Холодная и застывшая, будто скованная зимней стужей.

Лента 3. Часть А

А теперь Джейка нет рядом. Джейка… нет… рядом. Скажи слова, наполни их смыслом. Помаши на прощанье, оглянись по сторонам – только пыль досталась тебе в наследство. Прах от праха отца и брата Джейка, пепел от пепла мамы. Вот ведь как все обернулось, доктор, и, наверное, давно к этому шло. Брошенный на незнакомой дороге вдали от дома. Брошенный на произвол судьбы, которую теперь я должен был вершить сам. Больше рассчитывать не на кого. Брошенный в доме, полном чужих, где не было ничего, напоминающего о прежней жизни, – ни Джейка, ни приятной щекотки от маминых губ, ни ряби от удара по занавеске в цветочек. Брошенный.