Культура вязания

Моррис вдохновлялся историческим прошлым. Возвращаясь к доиндустриальной эпохе, он искал утешения в образах Средневековья и сельской жизни, символически воплощавших в себе решение беспокоивших его социокультурных проблем. Он считал, что в это простое время каждый человек был на своем месте и люди трудились в гармонии с окружающей средой, материалами и инструментами. Благодаря этому они были ближе к Богу. Конечно, эти взгляды Морриса утопичны. Художник смотрел на прошлое, как и все мы, сквозь призму современности, и его взгляд был замутнен ностальгическими чувствами. Сколько бы он ни старался, ему не под силу было возродить Средневековье. Однако Моррис смог дать новую жизнь стилям и идеалам избранной им эпохи – пусть и адаптированным к потребностям и чувствам людей XIX века.

Таким образом, Моррис не воскрешал прошлое, но скорее предлагал альтернативу настоящему. Он возрождал утраченные традиции, работал с природными материалами и мотивами, и потребители XIX века, просто заплатив деньги за покупку, обретали причастность к прошлому и статус представителей богемы, ценителей романтического стиля и идеологии. Ремесла ассоциировались с простой сельской жизнью и даровали ощущение покоя в меняющемся мире. Тот же смысл ремесло, и в том числе вязание, сохраняет в XXI столетии[144].

Вязание как наследие

Вероятнее всего, мы никогда не сможем вообразить и осмыслить прошлое в его изначальном подлинном виде, и это главная проблема, возникающая при попытке его возрождения. По мысли Дэвида Левенталя, прошлое – это «чужая страна»[145]. Для того чтобы взаимодействовать с современным обществом, прошлому приходится обращаться к миру, пребывающему «здесь и сейчас»: отправленные сообщения должны доходить до адресата, выученные однажды уроки должны повторяться, а социальные, культурные, политические, экономические или стилистические альтернативы современным кризисным ситуациям должны иметь репрезентации, соотносимые одновременно с прошлым, настоящим и с происходящими в обществе глубинными процессами. Вязание – одна из тех областей, где влияние прошлого на настоящее особенно заметно. Будучи ремеслом, тесно соотнесенным с повседневностью и домом, вязание является частью традиции, не только гендерно маркированной, но и обладающей национальной или локальной спецификой. Это живое свидетельство народной жизни, оно принадлежит к миру, удаленному от индустриальной или постиндустриальной реальности современного города. Именно таким предстает вязание в популярных текстах, узорах и обучающих практиках.

В литературе, посвященной вязанию, основное внимание преимущественно уделяется двум темам: во-первых, региональной истории и связанному с ней культурному производству, во-вторых – описанию узоров, схем и инструкций, объясняющих, как воспроизвести их в домашних условиях[146]. Эти два типа повествования – описание исторической традиции и руководство пользователя – гармонично переплетаются и сливаются воедино. Можно думать, что интерес к вязанию как объекту академического исследования составляет один из аспектов возродившегося интереса к вязанию как практике. В рассматриваемый период включение в тексты инструкций и схем узоров потенциально связано с идеей производства и потребления традиционного вязания, и читатель любого из таких текстов рассматривается как вязальщик-практик. Таким образом, предполагается, что вязальщиков и вязальщиц интересуют не только узоры и схемы, то есть собственно вещи как таковые, но и их история. Этот подход имеет вполне серьезные последствия: вязальщик или вязальщица предстают участниками традиции и всякий раз, вывязывая предложенные им узоры, поддерживают и продолжают ее. Развитие письменной истории, фиксирующей образцы хорошего дизайна и стимулирующей их воспроизведение, знаменует собой важный шаг к валидизации вязания как дисциплины, обладающей собственным наследием и историей, которая, подобно истории искусств, предполагает постепенное развитие разнообразных форм. Впрочем, в отличие от истории искусств, в истории вязания мы не встретим имен выдающихся мастеров или пристального внимания к новациям. Здесь важны прямо противоположные тенденции, а именно стремление к исторической точности и аутентичности. Таким образом, вязание изображается как специфический социокультурный и географически маркированный феномен, а не как авангардистское движение. Оно принадлежит миру «там и тогда», а не «здесь и сейчас».

Рурализм и вязание: народность и ландшафт