Культура Возрождения в Италии

Второе воздействие со стороны античности исходило прежде всего из того замечательного фрагмента VI книги сочинения Цицерона «О государстве», который известен под названием «Сон Сципиона». Вероятно, без комментария Макробия фрагмент этот был бы утрачен, как и вся вторая половина сочинения. Однако теперь он распространялся в бесчисленных списках[1127], а с началом книгопечатания — и в многочисленных изданиях, и многократно комментировался заново. Здесь дается изображение просветленного, пронизанного гармонией сфер существования великих людей. Это языческое небо, в пользу которого были постепенно подысканы и другие высказывания древних, постепенно вытесняло небо христианское в той же мере, в какой идеал исторического величия и славы выталкивал в тень идеал христианской жизни; при этом к тому же чувствам не доводилось изведать того оскорбления, как в случае учения о полной гибели личности. Так, уже Петрарка основывает свою надежду в основном на этом «Сне Сципиона», на рассуждениях, содержащихся в других сочинениях Цицерона и на платоновском «Федоне», и все это без какого-либо упоминания Библии[1128]. «Почему я, — вопрошает он в другом месте, — будучи католиком, не должен разделять ту надежду, которую вне сомнения нахожу у язычников?» Несколько позднее Колуччо Салютати{553} написал свое (имеющиеся только в рукописи) сочинение «Труды Геркулеса», в заключении которого доказывается, что деятельному человеку, претерпевшему неслыханные тяготы на земле, по праву принадлежит звездная обитель[1129]. И если Данте еще строго держался того, что даже величайшие язычники, которых он охотно удостоил бы рая, все же не в состоянии выйти из лимба при входе в ад[1130], то теперь поэзия обеими руками хватается за новые либеральные идеи о потустороннем мире. Согласно стихотворению Бернардо Пульчи{554} на смерть Козимо Старшего, на небе он будет встречен Цицероном, который также носил имя «Отца отечества», Фабиями{555}, Курием{556}, Фабрицием{557} и многими другими: вместе с ними он составит украшение хора, поют в котором исключительно непорочные души[1131].

Однако имелась в античных авторах и другая, менее отрадная картина загробного существования, а именно мир теней Гомера, а также тех поэтов, которые не стали приукрашивать и гуманизировать это состояние. На некоторые умы это также производило впечатление. Джовиано Понтано в одном месте[1132] вкладывает в уста Саннадзаро рассказ о некоем видении, посетившем его в полусне рано поутру. Ему явился покойный друг, Феррандо Януарий, с которым он некогда часто беседовал о бессмертии души. И вот теперь Саннадзаро его спрашивает, правдой ли является вечность и ужас адских мук. После некоторого молчания тень ему отвечает совершенно в духе Ахилла, отвечавшего на вопрос Одиссея: «Скажу тебе и удостоверю лишь то, что мы, отделенные от телесного существования, ощущаем в себе сильнейшее желание снова к нему возвратиться». После этого Феррандо шлет ему привет и пропадает.

Не следует упускать из вида, что такие воззрения на посмертное состояние отчасти являлись следствием, отчасти же — причиной отмирания важнейших христианских догматов. Понятия греха и спасения должны были почти полностью уничтожиться. Мы не должны позволить ввести себя в заблуждение тем воздействием, что оказывали проповедники раскаяния, как не должны обманываться и эпидемиями раскаяния, о которых шла речь выше (с. 313 и сл., 328 и сл.), потому что даже если предположить, что наравне с остальными в этом принимали участие также и индивидуально развитые сословия, причиной тому была лишь потребность в умилении, разрядке энергичных натур, ужас по поводу великих несчастий страны, обращенный к небу вопль о помощи. Пробуждение совести вовсе не обязательно имеет следствием ощущение греховности и потребности в спасении, и даже чрезвычайно интенсивное внешнее покаяние вовсе не предполагает раскаяние в христианском смысле. Когда достигшие высокого развития люди Возрождения рассказывают нам, что их принципом является: «Ни в чем не раскаиваться»[1133], то это, разумеется, могло относиться к нейтральным в нравственном смысле областям, просто ко всему неразумному и нецелесообразному, однако презрительное отношение к раскаянию само собой распространяется также и на область нравственности, поскольку его источником является общее, как раз таки индивидуальное, ощущение силы. Пассивное и созерцательное христианство с его постоянным соотнесением с вышним миром не господствовало более в душах этих людей. Макиавелли отваживается на то, чтобы сделать следующий за этим вывод: оно может оказаться не идущим на пользу также и государству и делу защиты его свободы[1134].