Культурные истоки французской революции

Как я пытаюсь показать в своей книге, все без конца ссылаются на это произведение в основном потому, что оно предлагает модель понимания, альтернативную «общественной машине» Кошена, вновь вошедшей в моду благодаря Фюре. Помимо чтения Хабермаса, к новому осмыслению различия между частным и общественным, к новому пониманию уз, неизбежно связующих хождение печатного слова с публичным пользованием разумом, осуществляемым частными лицами, а также основания критической традиции, «рассматривающей вопрос о настоящем времени как философское событие, к которому принадлежит философ, о нем рассуждающий»{346}, нас приводит статья Канта 1784 года «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?»{347}, от которой отталкивается Хабермас в своей книге.

С другой стороны, книга Хабермаса позволила подвести теоретическую базу под все исследования, ведущиеся в русле прагматической истории общественного мнения того типа, образцом которого является фундаментальный труд Франко Вентури «Settecento riformatore»[27], и в последние годы обратившиеся к салонам, периодическим изданиям и докладным запискам адвокатов{348}. Но этих (вполне справедливых) соображений недостаточно для возвращения к понятию «буржуазии». Разве что дать ему совершенно новое определение и использовать это слово для обозначения специфической разновидности критического отношения к абсолютистскому государству, которое предполагает наличие пространства суждений и споров, не подчиняющегося властям и созданного «публикой», которая не тождественна ни двору, ни народу.

Этот краткий исторический обзор, цель которого — определить место моего исследования в ряду работ последних лет, подтвердивших или опровергших его положения, позволяет более четко сформулировать основной вопрос: как сопрячь описание исторического сознания современников Революции, искренне убежденных в 1789 году, что с прошлым навсегда покончено и наступила новая эра, с законами, которые, не будучи осознаны людьми, тем не менее определяют их действия, в результате чего они думают, что творят одну историю, меж тем как на самом деле творят совершенно другую? Итак, с одной стороны, необходимо, как призывал Фуко, вернуть событию его совершенную неповторимость и исключительность, а с другой — выявить подспудные парадоксальные связи, которые сделали его мыслимым.

1999 г.