Культурный переворот в Древней Греции VIII—V вв. до н.э.

Отход от утилитарности характерен для греков. Аристотель и Феофраст никак не ограничиваются изучением полезных животных и растений. Конечно, анатомия и начала физиологии в основном оказываются в руках врачей и связаны с практическими потребностями врачевания. Но Аристотель далеко уходит от этих потребностей в своих эмбриологических штудиях, а египтяне ими никогда не занимались, хотя за тысячу лет до греков выводили птенцов в инкубаторе.

Аналогичное развитие литературы. Все второстепенные цели — поддержание боевого духа или гражданских чувств сограждан, прославление тирана-заказчика или осмеяние ненавистных софистов, снискание славы или добыча средств к существованию своими произведениями — все эти вторичные цели достигаются, как правило, через более или менее осознанное создание эстетической ценности, произведения, которое держится на художественных образах и обращается к способности сопереживания и воображению слушателя, зрителя, читателя.

Рвет с утилитарным назначением и изобразительное искусство.

Так возникает и философия.

В этом разрыве с традициями, приведшем к отходу от прямой практической обусловленности, заключается характерная черта культурного переворота в Греции. <...>

Между занятием граждан государственными делами и изучением природы, возникновением логической аргументации нет прямой связи. Наоборот, позиция Сократа, который считал эти занятия малополезными, здесь отражает точку зрения гражданского коллектива. <...>

Логическое мышление не могло родиться на агоре и перейти в рождающиеся науку и философию. Действительно, логическая аргументация никогда не достигает цели в вопросах, связанных с жизнью, там, где затронуты интересы людей. Логическая аргументация уместна там, где люди разделяют исходные посылки, а этого никогда не бывает при решении политических вопросов. Не случайно, до нас, насколько я знаю, не дошел ни один пример убедительной логической аргументации, способной убедить читателя. Зато масса примеров парадоксов, к которым приводят такие попытки рассуждения, и целый набор случаев злоупотребления логикой.

Рассуждение о том, что раз «собака мать своих щенят» и в то же время «твоя» (т. е. принадлежит тебе), доводы о том, что все меняется, и, став со временем иным человеком, можно не платить долгов, Δισσοι λόγοι и похвала Исократа сверхзлодею Бусирису — только немногие примеры такого рода. Но из такого рода передержек состоит чуть ли не все, что мы знаем об учении последнего из элеатов Мелисса. Диалоги самого Платона полны погрешностей против логики. Платон в «Государстве» выдвигает замечательную мысль о том, что всякий человек, безнаказанно творящий зло, глубоко несчастен. Мысль эта, разумеется, зиждется на различении истинного, внутреннего счастья и неподлинного, лишь внешнего. Однако облекается она в форму логического построения с явной ошибкой, так называемой quaternio terminorum.

Откуда идут эти непрерывные попытки использовать не по назначению приемы логической аргументации? Очевидно, они должны были уже завоевать себе где-то законное право на существование, прежде чем стала возможной их широкая экспансия. Ответ давно был высказан в виде догадки, но до сих пор не завоевал широкого признания. Он заключается в том, что приемы логической аргументации были выработаны в рождающейся греческой математике: именно там бывают возможны эффективные доказательства от противного. Именно занимаясь математикой, греки могли впервые сформулировать представляющийся в иных сферах тривиальным закон исключенного третьего.

Математические истоки онтологической аргументации Парменида и Зенона отмечал Корнфорд. То, что приемы доказательств Платона, и, в частности, доказательств от противного, выдают математическое происхождение даже применяемой им терминологией, показал Райдермайстер. <...> Хорошо известно, что Аристотель в своем «Органоне» обходит разделы логики, теснее всего связанные с математическими приложениями. Однако, кажется только сейчас мы убеждаемся в том, что Аристотель сам понимал действительное положение вещей. Недавно Вальтер Буркерт обратил внимание на формулировку Ямвлиха (De comm. math. sc. р. 78, 8 ff. Festa) τά μαθήματα μόνον εΐχεν αποδείξεις, μετέχειρίζοντο άνθρωποι («из всех вещей, которыми люди занимались, доказательства имели только математические положения»). Сопоставив ее с параллельным местом у Ямвлиха, где имеется ссылка на Аристотеля, Буркерт убедительно показывает, что приведенная формулировка восходит к Аристотелю, который, как выясняется, ясно видел подлинную область применения логики.

Правда, предположение о математических истоках логической аргументации до сих пор наталкивалось на хронологические возражения. Ведь расцвет пифагорейской математической школы наступил во всяком случае слишком поздно, чтобы ставить от него в зависимость проникновение в философию и риторику сложившихся в математике методов. О Пифагоре мы знаем мало достоверного, но и он жил слишком поздно.