Культурология. Дайджест №1 / 2017

Едва ли первым в европейской культуре Эдип шагнул из мифологического (коллективного) мировоззрения в индивидуальное. В этом направлении пошло развитие европейской культуры, если же так, она не могла исчезнуть, завершить свой цикл, как полагал Шпенглер, в противном случае сейчас эта многовековая духовная ценность не имела бы никакого значения. Циклична не культура, а ее стилистики, разные в разные эпохи, сама же культура непрерывна и не делима на замкнутые типы.

Разумеется, индивидуализация всегда трудно давалась, и то, что мы наблюдаем сейчас (в частности, всеподавляющее преобладание массовой культуры), свидетельствует о тяготах нашего времени, и у Юнга не меньше, чем у Шпенглера, саркастических суждений о европейской культуре.

«Дехристианизация нашего мира, сатанинское развитие науки и технологии, устрашающие материальные и моральные разрушения, оставленные Второй мировой войной, – все это не однажды сравнивалось с эсхатологическими событиями, предсказанными в Новом Завете»124.

Или:

«Если бы тридцать лет назад кто-нибудь осмелился предсказать, что наше психологическое развитие направлено к возрождению средневековых преследований евреев, что Европа вновь содрогнется перед римскими фасциями и поступью легионов, что люди вновь будут отдавать честь по римскому обычаю, как два тысячелетия тому назад, и что архаическая свастика вместо христианского креста будет увлекать вперед миллионы воинов, готовых на смерть, – такой человек был бы освистан как несостоявшийся мистик»125.

«Как это ни удивительно, но весь этот абсурд является страшной действительностью. Частная жизнь, частная этиология и сугубо индивидуальный невроз превратились почти в фикцию в современном мире. Человек прошлого, живший в мире архаических “коллективных представлений”, возродился вновь в самой видимой и болезненной реальности, причем произошло это вовсе не среди кучки неуравновешенных индивидов, а среди миллионов людей»126.

Из этого следует, что современную и вообще культуру Запада Юнг рассматривал как тонкий покров, растянутый, пользуясь строкой Тютчева, над бездной. Но как раз в таком случае необходимо укреплять культуру, усваивать ее тысячелетние результаты, которые принадлежат всем и каждому, тогда как Шпенглер считал, что культура Запада исполнила свое историческое назначение. Нет, утверждает Юнг, и его исследования коллективного бессознательного, коренящиеся в анализе мировой мифологии, склоняют принять его точку зрения на перспективы культуры Запада. Эти перспективы небезнадежны лишь в том случае, если европейское (а с ним и всемирное) человечество осознает роль индивидуальной жизни, которая одна способна противостоять человеку массы, реколлективизации.

«…Мы не можем (если только вовсе не утратили способности критического суждения) представить себе, что сегодняшнее человечество достигло наивысшей из возможных степеней сознания…»127

Это и значит, что перед индивидуальным развитием открыты бесконечные исторические дали, они таковы и для культуры в целом, если не ограничивать ее строго определенными формами (стилистикой), в частности изобразительных искусств, технологий. Тем более сегодняшняя культура, насколько я в силах судить, движется совсем иным руслом, нежели 100 или 200 лет назад, а именно руслом открывшейся (благодаря психоаналитическим исследованиям) неисчерпаемости каждой индивидуальной жизни. По этой причине сетовать на то, что эта культура исчерпала свои ресурсы, нет оснований.

Вот почему Юнг, не закрывая глаз на отнюдь не уменьшившееся количество зла в мире [«Жуткие анналы нашего столетия находятся у всех перед глазами, и чудовищность их превосходит все, что только могли натворить предыдущие века с имевшимися в их распоряжении несовершенными орудиями»128], все же смотрит на будущее этой культуры с надеждой:

«Хотя мы вправе сомневаться, произошел ли хоть какой-нибудь отчетливо выраженный или вообще заметный прогресс морали на протяжении пяти тысячелетий известного нам цивилизованного развития человека, однако невозможно отрицать наблюдавшееся развитие сознания и его функций. Прежде всего, имело место громадное расширение сознания в форме знания. Индивидуальные функции не только дифференцировались, но и в большой мере были поставлены под контроль эго – т.е. развилась воля человека. Это особенно бросается в глаза, если мы сравним нашу ментальность с ментальностью первобытных людей. Уверенность в себе нашего эго значительно возросла по сравнению с более ранними временами и совершила столь опасный рывок вперед, что, хотя мы иногда и говорим о “Божьей воле”, но уже не знаем, что имеем в виду – ибо тотчас же на одном дыхании заявляем: “Было бы желание, а возможность найдется”. Кому взбредет в голову апеллировать к Божьей помощи, а не к доброй воле, чувству долга и ответственности, разуму или интеллекту своих собратьев по человечеству?»129