Кунигас. Маслав

— Ты должна поблагодарить меня за то, что тебе не дали сегодня ста розог. Князь был в бешенстве.

При имени князя старуха слегка повернула голову.

— Что он говорил? — спросила она.

— Сто розог старой ведьме! — отвечала молодая женщина, поправляя волосы на голове — Сто розог дать сумасшедшей бабе!

— Это он так говорил? Он? — с расстановкой спросила старуха. — И справедливо, справедливо! Почему нет у бабы разума? — язвительно пробормотала она.

— Ага, видите, вот вы и сами говорите! — подхватила молодая.

— И не будет у нее разуму, хотя бы дали ей сто и даже двести розог.

— Что это вы выдумываете, — начала другая, — зачем заступаете дорогу князю? Если бы он был такой злой, как другие, да он давно велел бы вас повесить!

— Ну, что же! — сказала старуха. — Пусть прикажет, и пусть вешают.

Она опустила голову и после небольшого молчания затянула охрипшим голосом:

Люли, малый, люли
На руках матуни.
Спи, детка золотая,
Молочком вспоенная,
Кровью моей вскормленная,
А живи счастливо,
Люли, милый, люли.

— Так я певала ему, когда кормила его вот этой самой высохшей грудью, — прибавила она, судорожно раздирая на груди рубаху, — а теперь! Повесить старую суку! Сто розог ведьме! Эй, эй, вот как он вырос мне на счастье!..

Старуха оперлась на руку и задумалась.

— Ну, что же в том, что вы кормили его грудью? Если бы даже так и было, — заговорила молодая, топнув ножкой о землю. — Разве мало мамок кормит чужих детей, когда нет матери.

— Мамка!!! — крикнула старуха, подняв на нее грозный взгляд. — Ты, ты, кто ты такая, что смеешь меня называть мамкой? Не была я мамкой никогда! Ты позволяешь себя целовать, хотя и не жена… на то ты такая уродилась, а я прикладывала к своей груди только собственное мое дитя! Ах ты негодница.

Молодая женщина в гневе отскочила от нее прочь.

— Ах ты, старая ведьма, страшилище проклятое! А тебе какое до меня дело? Ты видела, как он меня целовал?

— Кто и не хочет, так увидит, у тебя на лице написано, — заворчала старуха, откидывая седые волосы. — Ну-ка, посмотри на меня, написано ли на моем лице, что я могла кормить чужое дитя?

— Там написано, — рассмеялась молодая, — что домовой взял у тебя разум и спрятал его в мешок, вот что! Но, смотри, старая, ты дождешься того, что тебя повесят…

— Ну, что же, хоть ветер высушит мои слезы! — забормотала старуха.

Она умолкла, и голова ее снова стала покачиваться из стороны в сторону ритмическим движением… Молодая, надувшись и нахмурив брови, стояла над ней.

— Меня прислали к вам в последний раз, — заговорила она. — Поумнеете ли вы наконец или нет? Сидите спокойно, тогда доживете без печали до смерти, и ни в чем не будет у вас недостатка… Вы и так не можете ходить… Разве вам плохо в хате? Дают вам есть, пить и все, что душа захочет. Есть у вас лен для пряжи, прядите, сколько сил хватит. Не холодно, не голодно! Чего вам еще? Сидели бы смирно.

— Для вас, Зыня, было бы этого довольно, только бы еще парень приходил, — заговорила старуха. — А я взаперти и без солнца не выживу здесь… Нет!

— Уж, конечно, — прервала ее Зыня, — если бы вам открыли дверь, как сегодня, когда слуга забыл ее закрыть, вы побежали бы пугать людей и лезть князю на глаза.

— Потому что у меня есть на то право. Слышишь ли ты, бесстыдная ветреница?! — крикнула старуха. — Я имею право быть там, где он. Сидеть там, где он сидит, и ходить, куда он пойдет… Понимаешь?

Зыня разразилась язвительным смехом.

— Видно, старухе надоела жизнь!

— Ой, надоела, надоела! — повторила старуха, обращаясь не то к огню, не то к самой себе. — Зажилась я на свете, все глаза выплакала, руки поломала, всю грудь от стонов разбило мне. Не мила мне жизнь, ой, не мила! А тебе, бесстыдница, не желаю ничего, ничего, только моей судьбы и моей старости!

Зыня невольно вскрикнула… Ее напугали эти слова, которые старуха произнесла, как проклятие.

— За что же вы мне этого желаете? За что вы меня проклинаете, — возразила она, — разве я по своей воле так говорю… Я делаю, что мне приказывают…

— Уж молчала бы лучше, — прервала ее старуха.

Зыня отступила от нее на несколько шагов и принялась ходить по горнице. Выгоньева даже не взглянула на нее. Несколько раз молодая женщина бросала на нее боязливый взгляд, но та не оглянулась и не промолвила ни слова. Старуха, погруженная в свое горе, казалось, ни о чем, кроме него, не хотела знать. Слезы, высохшие было на ее щеках, потекли снова.

В то время все боялись старых ведьм и их колдовства, и этим объяснялось то, что Зыня, услышав проклятие старухи, теперь старалась как-нибудь умилостивить ее, чтобы она не произнесла над ней заклятья.

Покружившись по горнице, Зыня присела на полу возле старухи и изменившимся голосом заговорила:

— Ну не сердитесь на меня. Чем же я виновата? Меня посылают, и я должна идти. Зла я вам не желаю, а говорю вам для вашей же пользы. Вы сами себе портите жизнь. Сидите спокойно — и вы будете счастливы.

Выгоньева повернула голову.