КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— Когда-то у меня были планы купить какую-нибудь работу Антонио Бацци, — сказал Фабиан, — но, поразмыслив, я отказался от этой мысли.

— Ты имеешь в виду этого художника Ренессанса? Который взял себе псевдонимом Иль Содома?

— Вот именно. Не знаю, почему я передумал. Возможно, цена… Одна картина Бацци сожрёт мой полугодовой бюджет. Или, может быть, побоялся, что Эрика что-то заподозрит.

Виктор с трудом представлял себе Эрику в этой спальне, С другой стороны, он ещё час назад не мог представить здесь и себя.

— Она никогда здесь не была, не так ли?

— Была, конечно. Только я снял кое-какие картины… сделал обстановку более… как это говорят? Более буржуазной….

— А кто ещё здесь был?

— Ты имеешь в виду — из мужчин? Никто. Ты первый, Виктор.

Он слегка покраснел. Долгое время Виктор не мог забыть лопатки двадцатитрехлетнего Фабиана Ульссона… они были похожи на маленькие ангельские крылья, когда он позвал Виктора в постель. Вот это, значит, как — заниматься любовью с мужчиной, подумал Виктор. Войти в другого мужчину… Вот, значит, как выглядит момент экстаза… этот стон, когда Виктор вошёл в него, может быть, он застонал немного и от боли, но в первую очередь — от наслаждения. Мальчик Караваджо повернулся к нему спиной и отдался ему. Потом всё было наоборот, и мысли текли словно бы в обратном направлении, потом они лежали рядом, то и дело притрагиваясь друг к другу слегка вспотевшими ладонями…

— Значит, завтра ты снова сменишь экспозицию? Долой Караваджо, добро пожаловать «Купальщица» Цорна?

— Не знаю… мне кажется, я уже не в состоянии.

— Что?

— Таскать картины туда-назад. Может быть, я в тебя влюбился?

Эти слова… — подумал Виктор. Ничего не значащие, и всё же значащие почти всё: Verliebt zu sein[112]… Он почти забыл их значение, но теперь понял их сразу, они словно всплыли из глубины сознания.

— У тебя кто-нибудь был до меня? — спросил он. — Я имею в виду… вот так…

— Только в фантазиях.

— Есть разница?

— В жизни лучше.

Фабиан улыбнулся. У него вновь возникла эрекция. Он посмотрел на свой член, как посмотрел бы невинный ребёнок.

— А откуда ты знал, что…

— Что ты такой же? Я не знал, Виктор. Я рискнул.

— Значит, я заменим?

— Может быть… Я сам не очень понимаю, что делаю. Как я здесь с тобой оказался, что я чувствую, почему чувствую… Но что я знаю точно — Эрика позвонит вечером и спросит, как я провёл день, а утром придёт завтракать. И ещё я знаю, что женюсь через год, но сейчас эта мысль чужда мне, как никогда…

Он нагнулся и поцеловал Виктора.

— И ещё я знаю, чего я хочу. Встречаться с тобой. Всегда. А остальное время ждать встречи… ждать, когда мы можем украсть немного времени для себя самих и больше ни для кого.

Так и было: они воровали время. В рабочие часы Виктора они встречались в раздевалке Центральных бань. Фабиан отменял деловые обеды, и они проводили этот час или полтора в его густавианской постели. Путём сложных ухищрений им как-то удалось высвободить целый уикэнд, который Виктору следовало бы провести в мастерской — Национальный музей заказал реставрацию большого батального полотна. В эти выходные Эрика поехала к родителям, чтобы обсудить свадебные планы. Они не могли упустить такой шанс, и бедному Тугласу пришлось в одиночестве расчищать трещины на полотне в десять квадратных метров — он был совершенно уверен, что Виктор лежит дома с гриппом.

Восстановить истинный облик картины под названием «Фабиан Ульссон» было намного труднее… Материал, как постепенно осознал Виктор, был куда более хрупким, чем казался при первом знакомстве, он мог потрескаться даже от неосторожного прикосновения. Слёзы, угрызения совести. Под здоровой на вид поверхностью прятались невидимые глазу волдыри от ожогов, нанесённых раскалёнными добела чувствами. Красочный слой души размягчался и расщеплялся…

В конце лета Туглас начал уставать от нерадивости помощника. Виктор то и дело допускал необъяснимые ошибки, поскольку мыслями он был совсем в другом месте. Он чуть не испортил бесценный автопортрет Карла Фредерика Хилла. Повредил полотно второстепенного мастера эренштралевской школы, обработав поверхность не тем воском. Перепутал лаки высокой и низкой вязкости, что могло стоить коллекционеру известной работы Ульрики Паш, если бы Туглас в последнюю секунду не вырвал у него из рук губку. Он опаздывал на встречи, да и просто на работу, поздно приходил с перерыва — они встречались с Фабианом в пивном подвальчике в Старом городе и целовались, прячась за деревянным ограждением… Они не осознавали последствий, а скорее всего, им было всё равно, они отрывались друг от друга, лишь завидев приближающегося официанта. Яд действовал, и Виктор был беззащитен. Безволосая грудь Фабиана была для него картиной, на которую он мог любоваться часами. Гибкое юношеское тело источало запах неразбавленного афродизиака. Вид обнажённых ягодиц Фабиана вызывал у него приступ головокружения, напоминающий приближение эпилептического припадка.

— Ничего у нас не выйдет, — задыхаясь, сказал как-то Фабиан между ласками.

Виктор не понял. Будущего для него в этот момент не существовало.