Читаем КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН полностью

— Почему?

— То, чем мы занимаемся… Это болезнь. Извращение.

— Я так не считаю.

— Уранизм. Инверсия. Психический гермафродитизм. У этой болезни много названий.

— Я люблю тебя, Фабиан!

— Я запрещаю тебе употреблять это слово.

— Я говорю так, потому что это правда!

— У тебя нет на это права…

Как-то в конце сентября, в воскресенье, в одиннадцать утра, они вдруг услышали, как в квартире на Сибиллегатан кто-то поворачивает ключ в замке. Они стояли в спальне, совершенно голые. Будучи уверенным, что Эрика уехала, Фабиан не позаботился накинуть предохранительную цепочку. Они слышали, как она, раздеваясь в прихожей, напевает мелодию Уллы Бильквиста.

— Фабиан! — крикнула она и направилась, судя по шагам, в спальню.

Когда она открыла дверь, Виктор сидел в платяном шкафу в обнимку с ворохом одежд и еле сдерживал смех — настолько всё это напоминало дешёвый анекдот. Но через пару часов ему уже было не до смеха — он всё ещё сидел в полной темноте, а Эрика, похоже, не выказывала никаких намерений уйти.

— Что теперь будем делать? — спросил Фабиан, когда она наконец ушла. — У нас же свадьба меньше чем через год. Такое ощущение, что меня рвут на части.

Это была мантра, он повторял её без конца, начиная с их первого ужина наедине, и Виктору уже начало это надоедать.

— Самое естественное — рассказать ей всё. Не о нас с тобой — о себе.

— Я даже не знаю, как это сформулировать. Гомик… в моём мире такого слова не существует.

— Наплевать на формулировки. Наплевать на слова, Фабиан. Ты влюблён, вот и всё.

Фабиан поглядел на него как на идиота.

— Или можем начать всё заново в другом месте… — сказал Виктор. — Есть и другие города.

Тем не менее после этого приключения они недели две не встречались. Но выздоровления не наступило — наоборот, когда они увиделись вновь, вольтаж достиг критического накала. Мысль уехать из Стокгольма не оставляла Виктора. Но каждый раз, когда он заговаривал об этом с Фабианом, тот начинал рисовать самые мрачные перспективы.

— На что я буду жить? — спрашивал он. — Без моей семьи я ничто.

— Ты совершеннолетний. Ты имеешь право распоряжаться своей жизнью.

— Ты не прав. Всё не так просто, если тебя зовут Фабиан Ульссон. И ты не знаешь моего отца. Он разыщет меня, даже если я спрячусь в пещере на краю света.

— Пусть находит. Мы просто попросим его оставить нас в покое.

— Он и слушать не станет. И будет прав. Это болезнь, Виктор. Гомосексуальная любовь — это болезнь.

— Любовь есть любовь. Ты хочешь сказать, что наша любовь неполноценна?

— Да. Неполноценна. Это не настоящая любовь. Это что-то другое… что-то животное…

Встречи их становились всё более и более лихорадочными. Они уже не чувствовали опасности. В нише в кабинете Фабиана они бросались друг к другу, не обращая внимания на Эрику, сидящую на балконе в шезлонге с газетой — в пяти метрах от них. Они встречались в парках, в комнате Виктора — пока наконец хозяйка не почуяла неладное и не запретила Виктору принимать у себя гостей. Однажды Фабиан ворвался в мастерскую Тугласа белый от ревности — ему показалось, что он видел Виктора с другим. Ему и в самом деле только показалось, но Виктору пришлось успокаивать его не менее получаса. После этого Туглас до конца недели бросал на него странные взгляды.

Спасла их, пусть временно, Аста Берглунд. Виктор не видел её с начала лета. Ходили слухи, что она порвала с любовником и завела нового. Говорили, что её новый приятель — известная фигура в ночной жизни Стокгольма и он снабжает её таблетками в неограниченных количествах. Он уже несколько дней искал её с неясным намерением поговорить с ней, исповедаться… она была единственным человеком, хорошо знавшим и его, и Фабиана. Но Аста его опередила.

— Можете пользоваться моей квартирой, — сказала она. — Скажите только заранее, чтобы я умотала. Ключ будет под цветочным ящиком на площадке.

Он притворился, что не понимает, о чём она говорит.

— Не надо, Виктор. Неужели ты считаешь, что я не понимаю, что между вами происходит?

Он промолчал.

— Я всё знала с самого начала.

— Что — всё?

— Что ты предпочитаешь мужчин. Сразу поняла, как только мы познакомились. И про Фабиана догадывалась.

— Он женится на будущий год…

— А ты надеешься этому помешать?

Они сидели в её двухкомнатной квартире на Кунгсгатан, в одной из башен-близнецов. Виктор с недоумением оглядывался — кое-какая мебель и антиквариат исчезли.

— В ломбарде, — криво улыбнулась Аста. — Мне нужны деньги на лекарства.

— Это опасные игрушки, Аста.

— Предоставь эти заботы мне. И кстати, я вполне серьёзно — вы можете пользоваться моей квартирой, если вам нужно встретиться наедине. Это куда лучше, чем у Фабиана или у тебя. Ни сующейся во всё невесты, ни подозрительной квартирной хозяйки. Но я хочу получить за это компенсацию — либо от тебя, либо от Фабиана.

Только сейчас Виктор понял, как далеко зашло дело.

— Тебе нужна помощь, — сказал он.

— Позже… возможно. Сейчас мне нужно моё лекарство. Я без гроша, Виктор. Так называемый друг меня бросил. А от моего предложения все будут в выигрыше.



Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века