Читаем КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН полностью

По вечерам он делал перерыв и совершал долгие прогулки по городу. Всё чаще ноги, словно по собственной воле, приводили его к Хюмлегордену. Он наблюдал за мужчинами, молодыми и постарше, они входили в туалеты и выходили… он видел, как они парами скрывались в тёмных аллеях парка. Как легко купить несколько мгновений забвения, думал он, но никак не мог решиться.

Он возвращался в ателье, кляня свою робость, снова брался за кисти — и успокаивался.

Именно в эти недели он сделал свои первые пастиши под Кройера. Каким-то образом эта живопись тоже была как-то связана с Фабианом, хотя он и не мог бы сказать, как именно. Может быть, этот свет… этот робкий свет на полотнах живописца говорил о любви.

Он поставил на мольберты две только что прибывшие на реставрацию картины Кройера и начал просматривать каталоги. И на старых холстах, подражая мастеру, он написал свои мотивы. Он прятался в шторах в пансионате «Брёндум», он узнавал себя в какой-нибудь складке на лбу на портрете Анны Анкере, в блике в её глазу. Ноздри ему дразнил запах жареной куропатки с натюрморта. Он заменял детали оригинала, он пробовал так и этак, пока в результате перед ним не встали три совершенно новые работы. И каждую секунду он спрашивал себя: а что бы сделал на моём месте художник? Какой цвет выбрал бы он для подмалёвка? Как он согласовал бы композицию?

Закончив, он почувствовал полное опустошение, но и не только — к нему пришла странная лёгкость. У него было такое чувство, что копившееся целый год напряжение достигло высшей точки, конденсатор разрядился. Он запер за собой дверь и пошёл пешком в Клару. Домохозяин, у кого он арендовал мастерскую, подсказал, что в том же доме, прямо над ателье, освобождается квартира, и пообещал контракт. Уже в конце лета он должен был туда переехать.

На полу лежал ворох писем, и среди них ему сразу бросился в глаза голубой конверт, проштемпелёванный в Берлине. Он пробежал письмо глазами, стоя у окна, и усталость как рукой сняло.

Он посмотрел на часы — было около семи. Если ему повезёт, он успеет в «Чёрную кошку» на вечерний сеанс. И заодно подумает, что и как ответить на письмо — письмо от человека из прошлого.

Виктор запер комнату, которую снимал на Лестмакаргатан и направился в центральный район Стокгольма, носящий имя Клара.

5

* * *


Странное всё-таки место — южные пригороды Стокгольма! С автостанции отправляются автобусы с номерами, о которых житель центра никогда и слыхом не слыхивал. Вот, например, сто девяносто второй автобус на Норсборг, временная коммуникационная линия в Хёгдален и Сведмуру. Длинные красные автопоезда с трёхзначными номерами внезапно выворачивают на скоростные шоссе, о существовании которых ты уже давно забыл. Они летят в Хюддинге, Тумбу или ещё дальше — в Сёдертелье. На площади — вавилонское смешение языков. Женщины в паранджах и юбках до пят, чернокожие молодые люди часами просиживают на парковых скамейках. Двое господ в тюрбанах играют в нарды за выставленным на улицу ресторанным столиком.

Шведы, живущие в этих районах, тоже привлекают внимание: у многих грязные гипсовые повязки на руках или на пальцах, другие передвигаются на костылях, ещё у кого-то ортопедический воротник… и у всех у них вид людей, глубоко сожалеющих о своём появлении на свет. Совсем юные девочки катят детские коляски, а их шоколадные детишки тоже, кажется, никаких иллюзий насчёт своего будущего не испытывают. Раблезианских объёмов толстухи (или толстяки?.. пол не всегда определим), пыхтя, поднимаются по склону к станции метро.

Вокруг неработающего фонтана расположился торговый центр — несчитаное число небольших магазинчиков. Особенно широко представлены лавки, торгующие сумками и чемоданами, — такое впечатление, что здесь живут кочевники. Всегда готовые к худшему, эти потомки Каина в любой момент готовы упаковать своё имущество в гонконгский чемодан на колёсах за 299 крон, купленный у Хассана в «Башмаках и чемоданах», и в мгновение ока исчезнуть. Беженцы, над которыми навис дамоклов меч высылки. Безработные и бездомные шведы… А что происходит с мобильными телефонами? Лавок, продающих телефоны и контракты к ним, как минимум втрое больше, чем нужно на первый взгляд. А может быть, это естественно, подумал Иоаким. Двенадцать человек, втиснутых в двухкомнатную живопырку в одном из самых тоскливых двенадцатиэтажных домов на Рогсведслинге, построенном по чертежам новоберлинских коробок… чего здесь ожидать? Людям нужно хоть немного личной жизни, а здесь они делят один городской телефон ещё с одиннадцатью иракскими родственниками, сбежавшими от автомобильных бомб в Багдаде, или с большой семьёй нигерийских резчиков по дереву. И тогда ты идёшь к монголу и покупаешь корейский телефон с бельгийским контрактом, сто бесплатных минут в месяц, — и всего-то за… дёшево, дёшево, очень дёшево!

Хронические безработные.

Новые шведы неясного происхождения жадно поедают ливанские сладости около пекарни.

Некоторые втихую продают кат[116].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века