Читаем КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН полностью

Они оставили багаж в отеле и направились в магазин «Братья Броннен», где для интересующегося искусством финна не нашлось ничего интересного. Несколько второразрядных работ немецких реалистов девятнадцатого века по цене, мало чем отличающейся от «Хагельстама»[171] в Хельсинки, пара полотен художников, о которых он даже и не слышал, несколько ускользающих от понимания модернистов, производящих вполне дегенеративное впечатление. Хозяин, строгий, но корректный Роберт Броннен, поинтересовался, нет ли у гостя желания побывать на аукционе Герда Розена в Грюневальде, там выставляются интересные работы, но гость не дал себя сбить с толку.

— Я знаю, чего ищу, — сказал он. — А вечером я обещал поужинать с моей секретаршей. Так что мы не имеем права терять время.

— Я бы с удовольствием пригласил вас на ужин, — разочарованно сказал Роберт Броннен. — Мой брат и компаньон, к сожалению, в отъезде, так что я был бы рад, если бы вы скрасили моё одиночество.

Петри Ульссон бросил похотливый взгляд на секретаршу, восторженно разглядывающую одну из кунцельманновских фальшивок. До сей поры она не проронила ни слова.

— Я только наскучу вам своей финской молчаливостью, — сказал он. — К тому же я обещал фрекен Нюберг, что она сможет вернуться в гостиницу пораньше.

— У нас есть несколько графических листов Менцеля, может быть, они заинтересуют вас. Сейчас принесу папку.

Но директор Ульссон раздражённо замотал головой:

— Не будем терять времени, господин Броннен. Ваши предложения — не совсем то, что я ожидал. И если быть честным, мне бы хотелось поскорее взглянуть на Эренштраля, пока он не ушёл к кому-нибудь ещё.

И Роберт Броннен, изобразив на физиономии разочарование приказчика, упустившего важного клиента, пошёл за гостями к такси.



На третьем этаже чудом уцелевшего в войну здания начала века красовалась латунная табличка с логотипом аукциона «Адлерсфельд». Дверь открыл господин Полянски, директор вновь открытого аукциона в Западном Берлине, — красивый молодой человек с причёской а-ля Рудольф Валентино и немного женственными манерами.

— Визит господина Ульссона для нас большая честь, — произнёс он. — Так же, как и господина Броннена, с кем я до сих пор не имел чести быть лично знакомым. А кто же эта очаровательная молодая дама?

— Фрекен Нюберг, — представилась секретарша и осеклась, перехватив свирепый взгляд директора.

— Очень и очень приятно! — Полянски поцеловал ей руку. — Для нас крайне необычно, что заказчики желают посетить аукцион в частном порядке, и ещё более необычно, что мы идём им навстречу. Как правило, мы посылаем нашим почтенным клиентам подробный каталог. Но господин Броннен был настолько любезен, что позвонил и дал себе труд рассказать, что господин Ульссон очень занятый человек, что вы приехали издалека, etcetera, etcetera… К тому же, как сказал наш высокоуважаемый коллега, вы точно знаете, что хотите… Прошу вас, прошу, входите.

Речь господина Полянски псевдоаристократической вычурностью напоминала геральдический щит его же фирмы (хотя более внимательный слух уловил бы в нём откровенно приказчицкую приторность). Господина Полянски на самом деле звали Виланд Рот. Он зарабатывал на жизнь как артист в варьете для мужчин на Винтерфельдтплац. Работа гомосексуального артиста в Западном Берлине не принадлежала к числу высокооплачиваемых, поэтому за приличный гонорар он был готов на любой заработок. К тому же Рот был активистом, он неустанно боролся против распространённой в обществе гомофобии, поэтому когда его знакомый (а также, будем честными, любовник на одну ночь) Роберт Броннен рассказал ему о миллионере, которого они собираются облапошить, он с удовольствием согласился, чувствуя себя ещё и борцом за правое дело.

Всё более и более вдохновляясь, он пригласил общество в зал, который в обычной жизни служил Виктору Кунцельманну берлинским ателье.

— Наши дороги с господином Бронненом, если не считать приятного телефонного разговора, доселе не пересекались, — сказал господин Полянски, предлагая директору сигарету. — Но реноме фирмы «Братья Броннен» вызывает огромное уважение, так что я не мог не пойти ему навстречу. А вы, господин Ульссон, насколько я понимаю, известный в Европе коллекционер. Если не ошибаюсь, особый предмет ваших интересов составляет скандинавская живопись времён барокко?

— У господина Ульссона очень мало времени, — сказал Роберт Броннен с еле заметной нервозностью.

— Да-да, я понимаю… Конечно, конечно… Время — деньги. В таком случае мы без всяких предисловий предложим господину директору взглянуть на наши раритеты.

На входе в зал их окинул подозрительным взглядом чернокожий военный в парадной форме американской армии. Директор Ульссон понял, что аукцион придаёт очень большое значение безопасности — это произвело на него впечатление, значит, речь идёт и в самом деле о больших ценностях. На латунной бляхе, украшающей левый нагрудный карман охранника, он прочитал имя: «Вильсон».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века