КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— Я полностью удовлетворён, — сказал он. — Я заинтересован картиной и оставляю заочный бид[172]. А теперь, может быть, господин Броннен покажет нам дорогу в наш отель? Фрекен Нюберг и я уже проголодались…

В тот же вечер вся история была в подробностях пересказана Виктору. Тот умирал от хохота, пока Георг описывал ему, как замер от восторга перед его фальшивкой Петри Ульссон, как удивительно правдоподобен был Джесси Вильсон в роли охранника, как виртуозно играл Виланд Рот. В результате директор взял наживку, можно сказать, взаглот. Дело даже не в символической мести всем, кто меня ненавидит, подумал Виктор. Если бы это была только месть, в его жизни были и другие, кто заслужил эту месть ещё в большей степени. Каким-то странным образом смысл этой истории составляла также и любовь. Вернее сказать, преданная любовь. Преданная Фабианом Ульссоном любовь… и, вынужден был признаться он, преданная им самим любовь к искусству.

В назначенный день Петри Ульссон позвонил по телефону, зарегистрированному за аукционом «Адлерсфельд». Ателье доживало последние дни, контракт, заключённый на вымышленные имена, закончился. По причинам, никак от Петри Ульссона не зависящим, отныне Виктору предстояло работать только в Стокгольме.

Трубку взял артист варьете Виланд Рот и сообщил, преодолевая потрескивание и шум международной связи, что аукцион закончился.

— Поздравляю, Эренштраль ваш, — сказал он. — Вы оставили исключительно верный бид, разница с исходной ценой не более пяти тысяч…

Итак, Петри Ульссон, к своему облегчению, приобрёл картину Эренштраля «Охотник с собакой», но ранее неизвестное панно, принадлежащее, возможно, кисти Караваджо, ему не досталось. Такое развитие событий, по мнению Виктора, должно было укрепить уверенность Ульссона, что он участвовал в самом настоящем аукционе. Ульссон, разумеется, высказал своё недовольство, но что мы могли сделать, разъяснил ему господин Полянски, анонимный покупатель набавлял каждый раз по десять тысяч, и, похоже, ресурсы его были неисчерпаемы.

Когда господин Полянски намекнул, что, по-видимому, победителем в аукционе стал не частный коллекционер, а какое-то крупное собрание (возможно, Галерея Уффици во Флоренции), директор немного успокоился — он, конечно, проиграл, но проиграл достойному противнику.

Через три недели господин Полянски лично привёз картину в Финляндию. Директор Ульссон, как ему показалось, уже смирился с потерей Караваджо. В офисе фирмы в Хельсинки (в присутствии главного бухгалтера и скептически настроенного младшего сына) он выписал чек на сто шестьдесят тысяч немецких марок и поблагодарил Полянски за оказанную помощь.

— Помочь вам было для меня большим удовольствием, — ответил гость. — Позвольте мне преподнести вам от имени фирмы ящик изысканного мозельского вина. К тому же мне поручено передать поздравления от имени антикварной фирмы «Братья Броннен».

Фамилия Броннен не отложилась в памяти директора Ульссона. В его представлении он имел дело исключительно с господином Полянски и ни с кем иным. Он с благодарностью принял вино, не замечая некоторой нервозности господина Полянски.

— Все лопнут от зависти, увидев моего замечательного Эренштраля, — сказал Ульссон. — Может быть, откупорим бутылочку и поднимем тост за охотника и его собаку?

Господин Полянски вежливо отказался — он торопился в аэропорт: его в тот же вечер ждали дела в Берлине.

По чеку они получили наличные в филиале Немецкого банка на Ку-дамм. Паспорт, предъявленный господином Полянски, представлял собой чудо фальсификаторского искусства и никаких подозрений у кассира не вызвал, хотя сумма была очень и очень значительной. Виланд Рот, увлечённый кинематографической затеей братьев Броннен, к тому же страшно довольный своими актёрскими достижениями, не выказывал ни малейших признаков волнения. Единственный раз, когда ему стало не по себе — признался он уже потом, — когда младший сын Петри Ульссона выказал законное удивление, что полотно было ранее никому не известно, и из его довольно язвительных замечаний Рот понял, что сын понимает в искусстве куда больше своего папаши. К тому же он пережил несколько неприятных минут, когда директор Ульссон предложил обмыть сделку дарёным мозельвейном. Очень дорогое винтажное вино с этикетками ручной работы, классифицированное эксклюзивным виноторговым домом как «Сухое отборное», было не более подлинным, чем Караваджо и Эренштраль.