Читаем КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН полностью

— Ты не понял, дружок. Кино меня и сейчас интересует, правда, другого содержания… как раз вчера в этом грёбаном «Кит-Кат» мне пришли в голову кое-какие мыслишки насчёт документального фильма. Вот, например, как ты идёшь по следам отца. Чем не сюжет? Или как меня искал мой сын… найти-то нашёл, но по пути сделался фикусом… Это же не может быть случайностью… Завтра же куплю видеокамеру.

Иоаким кивнул и заказал большую рюмку «доппелькорна». Он надеялся таким образом притупить свой страх… кажется, в психиатрии это называется «боязнь прикосновений». Окна на третьем этаже напротив всё ещё были тёмными. Интересно, узнает ли он старика?



Поскольку Хамрелль более или менее знал Берлин (три года подряд ездил на эротические ярмарки в начале века), он сам себя провозгласил гидом. Пока они дожидались человека, ради которого приехали, он с ностальгической грустью провёл Иоакима и Фиделя по аллее воспоминаний. Названия заведений вроде «Бангкок-фан», «Лолины титьки» или ещё того чище — «Ютины кунки» — говорили сами за себя. За крашеными окнами они попадали в комнату со стойкой, полкой с напитками, пивным краном и весьма легко одетыми девушками, выглядевшими так, словно все они страдали от хронической бессонницы. Девушки, сидя на высоких шатких табуретках, лениво разглядывали новых посетителей.

Попивая тёплое пиво по пятнадцать евро кружка, Карстен рассказывал истории давних времён, как они пировали в Берлине с порнокоролем Бертом Мильтоном и порнозвездой Петером по прозвищу Северный полюс («Самый большой кретин из всех, кого я в жизни видел»). При этом он всё время поглядывал на Фиделя — как тот реагирует на необычное окружение? Но Фидель никакого интереса не проявлял, и Хамрелль в конце концов выбросил полотенце и повёл его в «экспериментальный» ночной клуб.

«Кит-Кат», как этот клуб назывался, был и в самом деле незабываемым заведением. В старой пивоварне на Бессемерштрассе проходил вечер на тему «Массаж и гедонистский транс для цивилизованных посетителей». В очереди у входа толпился народ в садомазохистских одеяниях, какие-то полуголые весельчаки и лица неопределённой сексуальной ориентации. Не дойдя до клуба нескольких шагов, Карстен вынул из сумки три белые пластиковые маски, похожие на те, что надевают хоккейные вратари, надел сам и попросил Иоакима и Фиделя последовать его примеру.

— Здесь очень строгий дресс-код, — объяснил он. — Лучше не выделяться.

Через пять минут они проникли в душное помещение. Психоделическая музыка напоминала вой «катюш» во время штурма Берлина — как по характеру, так и по громкости. Ну что ж, клуб не был предназначен для задушевных бесед.

Иоаким проталкивался через толпу, представляющую собой причудливую смесь женщин с богатым пирсингом в монашеских одеяниях, фетишистов в вовсе уж фантастических нарядах… Кого тут только не было! Доминантные «госпожи» с рабами на поводках, совершенно голые нудисты и нудистки с покрывающей всё тело татуировкой, а также нормально одетые люди в масках, всех возрастов и размеров. Ему захотелось вернуться в отель. Клуб ломал все его представления о декадансе, и благородное искусство фантазий на темы тайных женских прелестей, в котором он достиг, без лишней скромности, европейских высот, — это искусство казалось абсолютно бессмысленным в месте, где никто ничего ни от кого и не думал прятать.

У стойки, где он, оглушённый грохотом, на языке жестов заказал бокал вина, сидела на корточках голая дама и вытворяла что-то несусветное с мужчиной в коричневом вельветовом пиджаке, но без брюк (брюк, кстати, рядом не было — потерял он их, что ли?). Этот тип как ни в чём не бывало читал «Франкфуртер альгемайне цайтунг» и выглядел как преподаватель немецкой высшей школы, любитель почитать газеты, явно удивлённый, что с ним чуть не каждый вечер происходят странные приключения. Всё это выглядело как бы совершенно нормально и именно в силу своей нормальности до крайности извращённо.

Он огляделся. Вокруг творилось что-то невероятное. Тонкий лак цивилизации исчез, полопался, и похоть в наичистейшем виде сочилась отовсюду. На диване сплёлся змеиный клубок голых тел, а рядом на столе лежала голая девушка и, перекрикивая вой музыки, громко предлагала всем, кому угодно, делать с ней всё, что угодно.

Чтобы не выглядеть деревенщиной, Иоаким начал изучать ассортимент спиртных напитков на полке. Там висел крупный плакат, извещающий, что целью клуба является «поощрение свободного и мультисексуального общения». Далее объяснялось, что в демократическом клубе «Кит-Кат» не существует никаких классовых барьеров. Возраст, ориентация, цвет кожи и религия не имеют никакого значения. Висел также анонс семинара, посвящённого угрожаемым сексуальным меньшинствам («оставьте электронный адрес, и вы получите материалы прямо в ваш компьютер»). Ноутбук на стойке представлял собой книгу отзывов. Восхищённые комплименты на дюжине языков лились в него непрерывным потоком.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века