Купальская ночь

Катя промолчала, не показав удивления. У Алены нечасто случались проблески таких откровений, и возможно поэтому Кате мама виделась существом почти мифологическим. Она часто мечтала быть похожей на Алену хоть чуточку побольше. Раньше, в детстве, ей казалось, что, когда она вырастет, то станет как мама – во всем. Будет так же здорово танцевать с коллегами на новогоднем вечере, так же вкусно готовить, так же весело смеяться, так же быстро плавать, так же легко ходить. И, конечно, будет такая же красивая. Когда Алена вечером возвращалась за Катей в детский сад, у той в первую секунду все внутри замирало. Ради этого стоило сидеть – зимой у окна, весной и осенью на песочнице, и не сводить глаз с ворот детсадовского двора, вот именно ради этого момента: когда металлическая калитка отворяется, и на дорожке появляется эта стройная фигура в приталенном пальто, которая не столько идет по асфальту, сколько парит над ним. Какое это было счастье, услышать от воспитательниц «Катя Ветлигина, за тобой мама пришла!», кинуться к маме, зарыться лицом в ее высокую мягкую грудь, так сладко пахнущую духами. А дома примерять ее туфли и, подволакивая ноги, уверять себя, что за сегодня нога совершенно точно подросла, и уже совсем скоро и сама она вырастет, и станет как мама. А лет в четырнадцать Катя впервые по-настоящему засомневалась. Ее волосы стали совсем черные, смоляные. А у Алены, хоть и были такие же вьющиеся, но русые, с тонюсенькими золотыми искорками, которые видно только на свету.

– Надо же, – как-то раз хмыкнула Алена, проведя ладонью по кудрям дочери и шутливо их взъерошив. – Волосы у тебя явно не мои.

– Это от отца?

– Ну а от кого еще? Я же говорю – не мои.

Едва ли можно было уязвить Катю больше. Отца своего она ни разу не видела. Точнее, видела, но в том почти младенческом возрасте, который рано или поздно приходится забыть. А потом родители развелись, и Алена вместе с ней уехала в Москву. Что у них там произошло, Катя не знала и не спрашивала, хотя Алена всем видом показывала, что воспоминания ее не трогают и не раздражают. Просто было как-то обидно, что папе наплевать на дочь. И, что удивительнее, наплевать на Алену. Катя не могла понять, как можно развестись с такой женщиной, и всерьез подумывала, не сумасшедший ли у нее отец.

А потом начались подростковые проблемы с кожей. Катя в отчаянии отпустила длинную челку, чтобы прикрыть усыпанный прыщиками лоб. Но это не спасало от нервных срывов, плача в подушку по ночам и острого желания удавиться. Алена искренне пыталась помочь дочери, но толком не знала, чем. Сказать, что все это пройдет?

– Котенок, ну что ты? Это же все временно. Вот увидишь, скоро пройдет, – как полагается, бормотала она в растерянности.

– Да? А у тебя долго прыщи были? – всхлипывала Катя, с надеждой отнимая руки от глаз.

Алена конфузилось:

– Да у меня вроде вообще не было, – и конец ее увещеваний тонул в очередном безутешном рыдании.

Дело, понятно, было не во внешности. Кожа у Кати года через два очистилась, фигура начала принимать приятные очертания. Но ей казалось, что материнская легкость и грация, то, что составляло суть Алены, осталось только у Алены. Как будто Катю несправедливо лишили наследства. Как будто Алена специально не поделилась. И объяснять матери это было бесполезно, хотя однажды в агонии переходного возраста она потребовала Алену научить ее быть такой же красивой, как она сама.

– Кать, ну что за чушь? Все люди разные! Ты же такая симпатичная. Надо просто уметь… ну я не знаю… Ну, спину держи ровно, что ли, – пожимала Алена плечиками, даже не осознавая, как она это делает. – А то ты же вся скрюченная сидишь вечно. И не читай носом, а то не хватало еще очков на минус двадцать. Вот тогда точно раскрасавица будешь.

А потом все пропало. Катя просто поняла, что ей такое не светит. И успокоилась. Можно больше не страдать под одеялом, не пытаться осветлить волосы лимонным соком, не таскать кофточки из маминого шкафа. Зато можно учиться готовить по толстой коричневой тетради с рецептами, исписанными летящим Алениным почерком с завитушками, и читать книги, собранные ею целыми собраниями сочинений, страшный дефицит по советским меркам. Катя постоянно теряла закладки, и место, на котором остановилась, обозначала загнутым уголком страницы – вольность, позволить себе которую Алене бы и в голову не пришло.

Алена почувствовала эту перемену. Катя стала более спокойной и ласковой. Но и более замкнутой, что неизбежно бывает, если читать слишком много книг. Впрочем, Алену все это устраивало. Если с детьми она еще как-то ладила, то дочь-подросток все это время вызывала у нее хорошо скрываемый ужас. Конечно, в этом она не призналась бы и самой себе. Так что Алена просто была рада, что трудности позади, и они вдвоем с честью вышли из испытания под названием «взросление». А потом стало и вовсе не до этого – умерла бабушка Тося…