Купальская ночь

Вот как все должно было быть…

Я даже испытал облегчение. Все эти годы иногда мне чудилось, что я сам все придумал, что не было ни этого шепота, ни этих поцелуев, что я неправильно все понял, и она погибла просто так. Но нет. Я понял так, как должен был понять. И она не просто

Она хотела, чтобы я пришел, она продумала все это

Не хочу больше об этом.

Хочу думать, что скоро все это закончится. Через три с половиной месяца я выйду.

Страшно подумать, сколько я здесь провел. Когда я понял свою ошибку, оправдываться было уже поздно.

Два раза в год приезжает Маркел, матушка намного чаще. Я перед нею очень виноват.

Я часто вспоминаю о тебе. Не о расставании, а о встрече. Ты вынырнула перед лодкой, прямо посреди моей жизни, рассерженная, с такими темно-сливовыми глазами, что у меня не было ни единого шанса.

Вероятнее всего, я тебя больше никогда не увижу, и это даже хорошо. Не хочу портить. Прошлое нам не принадлежит, оно просто есть. Когда мы виделись в последний раз, у тебя дрожала верхняя губа, и пальцы были такие цепкие, как мышиные лапки…

Помнишь, как мы купались за мостом, направо… Захотелось перекусить, и вместо того, чтобы одеться, дойти до моста и через мост, мы напялили одежду и переплыли в ней Юлу. Наш выход на главном пляже произвел фурор, еще бы! Ты произвела фурор. На тебе была белая футболка и юбка в полоску, и все это облепило тебя, как вторая кожа. Мы вышли из воды, как ни в чем ни бывало, и пошли за едой. Мамаши с детьми и мужьями просто обалдели. А на выходе из парка вдруг оказалось, что по асфальту босиком идти невозможно, он ведь раскаленный. И мы бежали и хохотали как безумные. И пятки жгло, я до сих пор чувствую, как сильно они горели. Шершавый асфальт, бежать и больно, и горячо. Зато потом сразу бетонный пол в темном коридоре, такой перепад. «Мне кажется, они шипят», – смеялась ты. Ты всегда так заразительно смеялась, постоянно, я не помню ни минуты, чтобы ты не улыбалась. Надеюсь, это и сейчас так. Прощай.

Костя»

Катерина поняла, что сидит на земле, и весь подол ее платья в вастюках и щепках почтового ящика. Она тяжело встала, и Костя, во время ее чтения вернувшийся и сидевший теперь на завалинке, поднял голову, пытаясь рассмотреть что-то в ее лице. Она вернулась в дом, взяла от порога принесенную им ковку, и вышла к нему:

– Ложь. Ни слова правды, все вранье. Ты убил ее, а теперь даже прах ее топчешь. Ее имя. Грязью обмазываешь. Зачем? Я знаю, зачем. Ты не человек. Убирайся отсюда, чтобы я никогда тебя не видела. Все неправда! И забери это.

Катерина швырнула на землю фурнитуру, как кидают кости дворовому псу.

– Конечно, неправда, Катя…

Он кивнул и ушел, теперь уже окончательно.

Митя тихо всхлипнул и бросился подбирать с земли витые ручки для сундука.

– Зачем ты его прогнала? – плакал он. – Мы же с ним вместе делали! Так старались, для тебя. Мы же для тебя старались, мама…