Купальская ночь

– Я ж тебе говорила, мама туго бантики завязывала, – засмеялась Катя. – А что, ты меня помнишь?

– Ну да. Мы как раз спорили с пацанами, у тебя там проволока вставлена, или так держатся…

Так и шел день, утекал сквозь пальцы, прекрасный, жаркий, с ослепительным ощущением счастья. Им не надоедало общество друг друга. Они болтали, они сидели в обнимку и смотрели, как солнце пронизывает воду на отмелях до самого песчаного дна, молчали, смеялись, целовались до головокружения. Костя рассказывал про детские забавы, в которых непременно фигурировали и Маркел, и Ваня Астапенко, и Миша Савченко, самый близкий его друг. Тот самый. Как гоняли в старом колхозном саду в футбол, а на льду реки – в хоккей, причем у половины пацанов были клюшки, но не было коньков, а у второй половины были коньки, но не было клюшек. Как в одно лето в июле они с Мишкой насобирали какое-то огромное количество липового цвета («Ты ведь знаешь, что «июль» по-здешнему «лыпень», то есть месяц липы?»), собирали и ромашку, и потом долго сушили на чердаке, чтобы сдать в аптеку и подзаработать. Но обычные мальчишеские приключения оставили липу в прошлом, и спохватились друзья, только когда через прохудившуюся крышу чердак залило, и газеты с липовым цветом – тоже. Он вспоминал, как они ходили строить плотину на ручей весной и проваливались по пояс под лед, и как дрейфовали по Юле на льдине, а рыбаки цепляли их баграми. И как матери вдобавок потом чуть не спустили с них три шкуры.

Рассказы перемежались заплывами к другому берегу, более крутому. Там Костя нырял к рачьим норам и шарил в них голыми руками, отчего Катю, затаившую дыхание, передергивало. В рюкзаке обнаружился котелок со вмятиной на боку, и теперь в нем важно шевелили клешнями пойманные раки, дожидаясь своего часа.

Она смотрела на него и не могла понять. Как в Пряслене, среди простых, в общем-то деревенских парней, отчаянно матерящихся, громко хохочущих, глотая самогон у колонки, любящих бокс и боевики со Сталлоне, и пошловато скалящихся на любую девчонку в мини-юбке, – как среди них мог вырасти Костя. И от этого ей было не по себе. Она не могла понять, и как будто поэтому ожидала какого-то подвоха.

– Ты такой, – она мучительно подбирала правильное слово, – чистый.

– Моюсь каждый день, – хмыкнул Костя.

– Ты же понимаешь, что я хочу сказать! Я иногда смотрю на тебя, и мне даже боязно. Ведь я иногда как что подумаю… хорошо, что ты мысли не умеешь читать.

– Есть такое дело, – согласился Костя с притворной серьезностью, – и еще хорошо, что у тебя спина все-таки не прозрачная. Мавочка моя, ты говоришь глупости. Не дразни меня. Я вовсе даже не ангел. И конечно, я тоже думаю иногда о таком, что тебе лучше не знать…

Он сделал паузу, и в его выразительных глазах промелькнуло что-то такое, мужское, откровенное и словами не выразимое, от чего Катю одновременно захлестнуло жаром и стыдливостью.

– Но, – продолжал он как ни в чем ни бывало, – я просто не считаю нужным это высказывать? Смысл?

– Но другие-то высказывают, и иногда не в самой мягкой форме…

– И мир явно краше от этого не становится.

– Откуда ты такой взялся? Когда я тебя рассматривала у костра, на Ивана Купалу…

– А, так все-таки рассматривала!

– Естественно! – хихикнула Катя. – Ты мне показался инопланетянином, которому очень хочется быть похожим на землян.

– О, какие признания пошли… Земляне, я прибыл с седьмой планеты Альфа Центавра… Я вас завоюю! – глухим голосом продекламировал Костя и, подхватив Катю на руки, рванул вместе с нею к реке. Несмотря на Катины истошные вопли и хохот, он, подняв тучу брызг, забежал на глубину и бросил ее в воду, а следом нырнул и сам.

Наплававшись и нанырявшись, подурачившись на мелководье вдоволь, они оставили пляж и отправились дальше.

Катя подсела ближе к Косте, чтобы шум работающего мотора не заглушал слов. Ей отчаянно нравилось смотреть на мир его глазами. Берег был для него не просто берегом, Юла – не просто рекой, а трасса – не просто дорогой. Для Кости прошлое оказывалось таким же знакомым, как окрестности родного поселка. Времена смешивались, и все, что было, было для него одинаково недавно.

– Я все время болтаю. За всю жизнь не говорил столько, сколько за эти дни, вот честно! – признался он со смущением. Но тут же прищурился, высматривая что-то вдалеке. – Вон, смотри, видишь лес? Это Антоньевские леса, дремучие… Мой прадед, Юрий Афанасьич, детина огромный, косая сажень в плечах, там партизанский отряд свой собрал. В войну. Ты же знаешь, что фронт по Юле шел? На правом берегу наши, а на левом – не наши. И Юла была в те недели тоньше ниточки, вся насквозь простреливаемая…

– Твой прадед был партизаном?