Купавна

— Света! Мне так нравится… Я тут совсем недавно. Приехала, как говорится, с корабля на бал, то есть на работу. Гриппа все устроила. Здесь так хорошо! И сюда многие просились… — Она замолчала и вдруг произнесла проникновенно: — Нет такой силы, которая могла бы разлучить нас с Гриппой. Ее беда — моя беда, ее радость — моя радость. И вчера была наша радость, наш праздник — ее именины. — Светлана Тарасовна рассмеялась, точно веселые колокольчики зазвенели над водами Днепра. — И почему вас не было вчера с нами?! И-и, какое тут было! Гроза… Знаете, гроза, а мы с Гриппонькой ничуточки не побоялись. Гремело, сверкало в небе, лило на нас… Хо-о-ро-о-шо!

Она была словно актриса на сцене, а мы — завороженная ею публика.

Вот Светлана Тарасовна сунула мне в руки букет васильков и, как бы проверяя свой голос, взяла высокую ноту, запела:

Ой, Днипро, Днипро,
Ты широк, могуч,
Над тобой, Днипро, —
Журавли…

Ее прекрасный голос — контральто — разнесся вокруг, устремляясь в небо к стаям чаек, наполняя неоглядный речной простор…

Но вот перестал звучать ее изумительный голос, и показалось, вместе с ним замер и сам Днепр. Лишь у берега ворковала вода в затонувших ветвях топляка. И Светлана Тарасовна вдруг насторожилась, прислушиваясь к их невнятному шелесту. И сама стала непонятной мне, когда виновато заулыбалась, словно хотела извиниться за собственную озорливость и будто заверяя, что это ее минутная слабость.

— На Агриппину — травы в соку, — наконец пробурчал Градов, глядя на Агриппину Дмитриевну. — И девочка, стало быть, тоже…

Мне стало неловко, точно он незаслуженно оскорбил Агриппину Дмитриевну. Впору было заступиться за нее, но меня опередила черноволосая певунья:

— Могу дополнить высказанную вами народную примету о травах в соку: на Агриппину гречиха мала — овсу порост. Так вот, не овсы нынче у нас, а чудо!.. И еще знаете: нынче, ровно в полночь, папоротник зацветет. Говорят, кто увидит его цвет, клад отыщет.

— Вам, конечно, он необходим! — поторопился я пошутить.

— Мне?.. Клад? — Светлана Тарасовна широко раскрыла глаза. — Мне уже не надо его искать! Я уже нашла его. Разве не так, Гриппочка? Скажи, разве не я стала тут заведовать библиотекой?!

Лицо Градова приобрело желто-лимонный цвет. Светлана Тарасовна посмотрела на него: мол, ты — старый злюка-презлюка!

— Надеюсь, без нас вам не будет скучно, — глухим голосом протянул Градов и прибавил, будто поперхнулся: — Только…

— Что «только»? — прищурила глаза Светлана Тарасовна.

— Ведь это, собственно говоря, что происходит?! — вскипел он. — Полное отрицание всякой порядочности! Извините, Светлана Тарасовна, простите, Света, я не о вас. Вам спасибо за память о старине. Крепко вы приметы усвоили. Видать, на курсах каких-то вам правильное понятие преподали. Но вот вам, Агриппина Дмитриевна… Бывайте здоровеньки! Нам же некогда. Время вышло. — И коротко бросил мне: — Пойдем! — Он сгреб в кучу мою одежду. — Пошли, пошли! В женском обществе негоже плавки менять на трусы… Отойдем подальше, там и обмундируемся.

Дружба зашагал в сторону утеса, подступавшего к самой воде. Я вынужденно поплелся за ним.

Зайдя за утес, я, как он выразился, стал «плавки менять на трусы». Затем надели на себя брюки, рубашки. Пошли берегом в сторону села, то и дело останавливаясь, возбужденно разговаривали, так что со стороны можно было подумать, заспорили два немолодых уже, седовласых мужика.

— Ну и ну! — горячился я. — По-твоему, неприлично было одеваться при них, плавки менять на трусы. Согласен! Но в виду отсутствия на тебе плавок тебе не пришлось их менять, Вот и скажи на милость, прилично ли так вести себя…

Я запнулся.

— Как?

— Здороваясь, красивейшая женщина протянула тебе руку, а ты соизволил подать ей лишь пальчик.

Он словно прикипел на месте, дрожащей рукой посадил на нос очки и воззрился на меня:

— Ты знаешь, что такое дать руку?! Да еще… если она одна, к тому ж и левая!.. Будет тебе известно: выражение «дать руку» в древние времена у нас, на Украине, означало что-либо пообещать. Я же ничего не хочу обещать той самой «красивейшей»… Лучше и не видеть ее.

— Отчего же?

Он не успел ответить.

— Ни-и-икола-ай Ва-а-си-илич! — позвала черноволосая озорница.

Он не откликнулся. Тогда я, сложив рупором ладони у рта, закричал:

— Что-о случилось?

Светлана Тарасовна стояла на помосте, у которого кончались ступеньки в скале.

— Николай Василич! — кричала она. — Зайдите ко мне в библиотеку!.. Буду ждать вас… Обязательно-о!

И он вдруг поднялся на цыпочки:

— За-а-айдем!

— То-то! К черненькой и зайти можно, — сказал я ему. — А что ж не к беленькой?

Он нахмурился:

— Не понимаю, чем она тебе приглянулась?

— Нежностью и… белой тишиной.

— Добавлю: когда была в пеленках.

Он ошеломил меня.

— Нельзя не поклоняться красоте, — возразил я.

— Вижу, ты относишься к тем особам, которые влюбляются с первого взгляда, — сказал он не без подковырки.

— Ничего в том не нахожу плохого.

Он послал меня ко всем чертям.