Купавна

Кого только не тронет ласка человека! И собака выразила хвостом самую размашистую признательность. И глаза ее не бегали, не прятались, не моргали, а словно говорили: «Спасибо, но как бы хорошо этот хлеб моим детям». Я смотрел то на Степана, то на нее. Почудилось, в глазах собаки копилась непостижимая тоска. И на лице комбата отразилась боль.

— Побили твоих деток, сволочи!.. Хлеб не лезет в горло. Эх, милая, только ли с тобой так?!

Побледневшее лицо Степана странно осунулось и обострилось. Собака подняла на него голову, коротко проскулила, прижалась к его ногам. Он нагнулся, обнял ее за шею. Потом как-то неестественно разогнулся, точно хотел устранить боль в позвонках, обратил взгляд в настежь распахнутую дверь.

— Степа! — позвал я.

Он отозвался не сразу.

— Вспомнил я, Колька, детство… скворчонка, которого мы с тобой разбитого подобрали… А тут ведь… — Он вновь погладил собаку. — Тут человеческим горем повеяло от этой мамки!

Мне стало жарко. Степан направился к двери, будто хотел принять глоток свежего воздуха. Впрямь, опершись плечом о косяк, он шумно вздохнул.

— Да что эта собачка?! Сколько дней уже, как не идет у меня из головы та девчушка. Помнишь, в кустах мы ее нашли…

Недавно, когда батарея меняла боевой порядок, мы наткнулись на крохотулю лет шести. Натерпевшаяся страха от немцев, она не сразу поверила, что мы — свои. А когда убедилась, то рассказала такое, что потрясло всех солдат.

С неделю тому назад ее мать разрешилась, братика девочке подарила. В чем вина братика перед фашистами? А ведь усмотрели они вину какую-то!.. Вошел ихний солдат в каске с рожками на голове, как у чертика, в дом, взял младенца в руки и придушил на глазах матери. Тут же пристрелил и мать. Сказала крохотуля: «Под кроватью маминой спряталась я… Убежала потом в лес от страха. Долго в дом не заглядывала, боялась. А потом пошла прямехонько по солнышку — к вам, родненькие».

Мы направили девочку в тыл. Конечно, ее жизнь определится. Но сможет ли она когда-либо забыть то, что произошло с ее матерью и братиком?!

— Нет меры нашей человеческой боли, Колька, — сказал Степан.

Мы так и не притронулись к солдатскому котелку с праздничной едой, которую приготовил Осингкритий Перепадя. Людское горе стало комом в горле, потому и не смогли присесть за стол.

Между тем на правом фланге усилилась артиллерийская перестрелка. Стало громыхать все ближе к нам. Связист позвал комбата к телефонному аппарату. Мы выбежали из сарайчика.

Степан, прислушиваясь к голосу в трубке, коротко взглядывал на меня. Я догадался: кто-то старший по службе говорит обо мне, и Степан сейчас пошлет меня в самое пекло, где все яростнее стали грохотать пушки.

— Идти? — спросил я, как только комбат вернул телефонисту трубку.

— Да… Но…

Он на что-то не мог решиться.

— Я готов! — твердо сказал я. — Не будем тянуть, товарищ комбат.

— Ладно. — Как бы глотая ком, все еще застревавший в горле, задвигал он кадыком. — Разговаривал со Сто первым…

Сто первый — это код командира полка, подполковника Чаевского, разговор с которым так обеспокоил Степана. Мне же не привыкать к выполнению самых нелегких заданий.

— Обстановка осложнилась, — продолжал Степан. — Крупные силы немцев перешли в наступление на правом фланге. Приказано тебе с разведчиком Клубничным и радистом Перепадей немедленно отправиться туда. Установишь связь с пехотой. При необходимости будешь управлять огнем батареи, а потребуется — и дивизиона. Чаевский разрешил. Я пока остаюсь здесь.

Я повторил приказание.

— Выполняй! — обнял меня Степан. — Ни пуха ни пера!

— К черту!

У меня настолько поднялось настроение, что я мог послать к черту кого угодно: стрельба дивизионом — мне крупно повезло! Не каждому командиру батареи, не говоря уже о командире взвода, кем я был тогда, может выпасть такая завидная удача. Я же получил возможность ответить на удар гитлеровцев огнем сразу двенадцати пушек-гаубиц дивизиона нашего полка. Каждый залп — более тонны металла обрушивается на врага, десятки тысяч смертоносных осколков.

— Перепадя, Клубничный, за мной! — крикнул я.

Вася Клубничный и Ося Перепадя молча шли следом, сгибаясь так, насколько это возможно при быстрой ходьбе. Изредка через плечо поглядывая на них, я видел: зловеще сверкало солнце на вороненых стволах автоматов. На сердце стало тревожно.

— А вам не холодно, хлопцы? — больше лишь для того, чтобы разрядить молчание, спросил я.

Согнувшись под тяжестью рации, Ося чуть замедлил шаг, будто хотел передохнуть, и коротко бросил свое «Пустяки». Вася Клубничный набрал полную грудь воздуха, тряхнул головой:

— Не впервой!

Вдали прокуковала кукушка — всего один раз.

— Врешь, бесстыжая! — проворчал Клубничный.

Вася будто накликал беду. Позади нас страшно загремело. Я оглянулся: могучие взрывы подняли огромные султаны земли и дыма. В них скрылся сарайчик на высоте, где мы с Перепадей и Клубничным были всего две-три минуты назад.

Высота являла собой зловещий огненный вихрь.

— Назад, к комбату! — прохрипел я.

Осколки снарядов и мин неслись навстречу нам.

— Скорее, Колька, рацию! — закричал Степан, увидев меня.