Купчая

– Он нам никакой не господин.

Конечно, Кристина поняла, почему Ивар сказал не «Янис», а «господин Озолс». Для сына это был чужой человек. Господин Озолс. Соседи – те свои. Все по имени. Марта Зедыня – это для Ивара Марта, по крайней мере в разговоре с мамой. Врач, с которой мама работает вместе. Иногда вместе кофе пьёт. Пауль Нейдгардт – это Пауль. Санитар. После того, как рассталась с мужем, Кристина иногда просила его помочь в какой-нибудь мужской работе. Например, когда надо было переставить мебель, чтобы у Ивара была если не своя комната, совсем своя, то свой угол, отделённый шкафом от общего домашнего пространства, даже от мамы. Молчановы – тоже Сергей Петрович и Вера Николаевна, за глаза просто Сергей и просто Вера. Только русские любят, чтобы к ним обращались по отчеству, поэтому самому Сергею Петровичу обязательно надо говорить – Сергей Петрович, ведь это сосед. И жизнь вместе, и работа. Дом был горздравовский, один из последних, в котором квартиры ещё давали по советским правилам, и все в нём знали всех. А господин Озолс – чужой, и кофе с ним мама не пьёт.

Но сегодня Кристина особенно не хотела даже говорить о нём. И слово «господин» вдруг так некстати обнаружило свой настоящий смысл. Господин. Хозяин. Ждёт не дождётся заполучить в хозяйство хозяйку. Даже в больницу прибежал, чтобы сообщить: мол, решение комиссии положительное, и это невзирая на твою бывшую фамилию. Значит, они там все не умнее тебя, ответила Кристина, иначе бы радовались, что я фамилию сменила с Ивасёнок обратно на Видземниекс, а не в другую сторону. Значит, патриотка. Что тут ещё решать, когда родилась тут, всю жизнь тут. И это ничтожество, липкий, как смола, человечишко совершенно без гордости, он ещё намекает, что оказывал какую-то протекцию, как-то там по особому представил факты её, Кристининой, биографии. Мол, родители служили в Красной Армии. Тогда как у него-то, дескать, дед и дядя во время войны служили в легионе, поэтому вот он – гражданин без сомнения и может составить протекцию тем, кто вызывает сомнения…

Руки Кристины действовали механически. Синее газовое пламя, шёлково развеваясь, уже лизало бок чайника. Нарисованная на желтоватой эмали суриковым контуром розочка будто шевелила лепестками в горячем токе воздуха, казалось, что она расправляет их, согреваясь, – в кухне было зябковато, форточка простояла открытой всю ночь: ложась спать без мамы, Ивар её не закрыл. На коричневом глазурованном керамическом блюде, купленном ещё при вселении, уже лежала небольшая горка ломтей ржаного хлеба. Уже появились из недр холодильника эрзац-масло – Кристина не запоминала названий всех этих «Хальваринов», «Воймиксов», «Рам» и прочих, выбирала просто по ценнику – и плавленый сырок с тмином. На дежурстве, как правило, удавалось вздремнуть – отделение, в котором работала Кристина, гинекологическое, было спокойным, доктор Марта Зедыня любила говорить: мы не аварийная, не скорая, мы не спасаем, а лечим, чтобы спасать потом не пришлось. Но всё равно отдых был нужен, в голове царил беспорядок, и всё из-за этого…

Ивар уже уплетал намазанный ломоть хлеба, шевеля большими, тонкими на просвет ушами. Глаза тоже то сощуривались, то расщуривались в такт движению округлых румяных щёк. Вот он доел бутерброд, насыпал в свою кружку растворимого какао из пластмассовой банки с весёлым, отвязным кроликом на этикетке – и вдруг взволновался, зашарил по карманам:

– Мама! А это правда золотое? Если золотое, тогда это тебе, я всё равно носить не буду!

На ладони сына лежали запонки и булавка для галстука. Жёлтого металла, украшенные резным янтарём.

– Ивар, откуда это?

– Это господин Озолс.

– Что – господин Озолс? Подарил? Тебе?

– Он сказал – наденешь это, когда… Мам! Я всё равно это носить не буду! – и залился алым смущением так, что даже веснушки потемнели, из медно-рыжих сделались чуть не шоколадно-бурыми.

– Когда что? Ивар, пожалуйста, правду. И по порядку.

– Правду, мам! Он сказал, что для тебя у него есть ещё, больше и дороже. И что никто не знает, сколько там было.

– Где это – там?

Перед её глазами вдруг живо встала женщина, упавшая сегодня в обморок в морге. Жёлтое лицо. Как вот этот резной янтарь. Не бледное, бескровное, а жёлтое, как у вьетнамских торговцев на рынке. Озолс был на выселении? И посмел предложить ей вот так, в обход, через сына, добытое грабежом?

– Допивай свой какао, и мы пойдём вместе.

Ивар положил на стол украшения.

– Не пойду.

Он опустил голову, и курносый нос его стал казаться длиннее, словно повзрослел и обрёл решительность.

– Ивар, это чужое. Мы должны это вернуть.

– Господину Озолсу? Я к нему не пойду! – вспылил Ивар и опять покраснел. – Ты не думай, мам, это я в первом классе хотел на тебе жениться, я знаю, что так не делают, но ведь я розетку починил, утюг починил, посуду мыть – мою. Нам и без папы нормально живётся. А потом поступлю в мореходное и буду на полном обеспечении…

Так вот почему сын не хочет сказать, когда и зачем этот Озолс желает видеть его в золоте.

– Не бойся, – и Кристина провела ладонью по рыжим вихрам Ивара. – Мы пойдём к друзьям.