Купчая

Теперь, должно быть, тот же самый полицейский тщетно пытался открыть дверь – тела тесно стиснутых людей не давали ей открыться. Владимир как мог старался податься, вжаться в соседей, как в переполненном трамвае в студенческие времена. Тело слушалось плохо, оно словно распухло, набитое этим ватным воздухом, и никак не желало гнуться и двигаться. Наконец, в семь загибов послав разом всех, кто был в комнате, дверь отворили уже двое полицейских – тот самый и другой, длиннорукий, мускулистый и сильный на вид. Этот другой сразу заорал по-русски фальцетом:

– Выходи, по порядку номеров рассчитайсь!

– Первый, – сказали у двери.

– Второй…

Владимир оказался восемнадцатым. Мускулистый ткнул в спину и буркнул какое-то слово. Ноги не шли. Перед ним так же еле шаркал морщинистый в клетку дядька. Одной рукой Владимир поддерживал джинсы – особых стараний это не требовало, джинсы были в облипку, другой опирался о стену. Как раз там, где он опирался, по стене шла грязная дорожка. Должно быть, много рук искало здесь опоры. Владимир стал стараться хвататься за стену чуточку повыше. Поворот коридора. Здесь уже был совсем другой воздух, Владимир стал ступать бодрее.

Против дверей того кабинета, куда Владимира привели утром из Сашиной квартиры, стоял стол. Там останавливали каждого. Остановился и Владимир, снова назвал фамилию и получил назад ремень, носовой платок, будильник, блокнот и паспорт. Кошелька не было. Стражам порядка надо на что-то жить. Ещё он получил бумажку, заполненную по-латышски и по-французски. С французским он был вприглядку знаком – это оказался одноразовый загранпаспорт. Пропуск на депортацию. Один раз пересечь российскую границу в пограничном пункте Гребнева. Надо же, даже название русское, хоть это и на латвийской территории. С российской стороны – Убылинка. Ну и имечко. Убыть и больше не прибыть.

А дальше была дверь! Синее вечернее небо, чуть более светлое, зеленеющее – на западе, даже что-то похожее на звезду увидел Владимир, сориентировавшись и привычно взглянув туда, где должна была быть улица Радиотехникас, «Поповка», а дальше – его дом. И был фургон. Хлебный, из него ещё пахло хлебом. Владимир увидел, как Саша подсаживает туда старичка с жидкой бородёнкой, одного из последних попавших, потом были ещё люди, потом влез он сам. Попадая в фургон, люди сразу садились на пол. Очень быстро фургон заполнился весь, произошла какая-то суета и перебранка снаружи, показалась голова щуплого низенького полицейского – и выкрик:

– Пять человек вынести кто лежит!

Саша встал и пошёл к выходу из фургона, перешагивая через людей, сидевших на полу. Тогда Владимир тоже выбрался наружу. За ним – малый с разбитыми пальцами. Сунулись было оба младших брата, но старший остановил одного – наружу вылез только средний. Ещё был малый старше Владимира, явно со строевой выправкой. Владимир пристроился идти с ним в ногу. Это было непросто – ноги слушались плохо. Тот глянул одобрительно. Вот и та дверь. Навстречу полицейский волок за ноги человека с совершенно синим лицом, даже при еле тлеющем грязно-жёлтом свете лампочки в коридоре было видно, что лицо синее. Саша, пробежав последние два-три шага к ним бегом, взял этого человека под мышки и стал пятиться назад к выходу. Владимир и строевой зашли в комнату с зарешеченным окном – света в ней не было. Так вот почему у окна головы стоявших не смыкались, понял Владимир. Там лежали.

Там и сейчас лежали на полу … четверо… нет, пятеро. Считая того, который полусидел, привалясь в угол. Строевик, так же, как Саша, под мышки взял ближайшего и поволок. Голова бедолаги свесилась, каблуки царапали пол, брюки съехали почти к коленям. Владимир глянул на среднего брата, вошедшего в дверь, показал на самого малорослого из лежащих. Сам взял под мышки полусидящего – тот был грузен, одежда его – до того, как её порвали – могла бы претендовать на роскошь. В глазах замелькали цветные прочерки, как в неисправном телевизоре, но он волок и волок. Подросток растерянно полуспросил шёпотом, когда Владимир протаскивал свою ношу мимо:

– А где же… ведь женщин тоже выселяют…