Купеческий сын и живые мертвецы (СИ)

А Петр Филиппович между тем церемонно кивнул Татьяне Дмитриевне и Софье Кузьминичне, после чего сделал несколько шагов к Ивану — протягивая ему руку.

— Рад видеть тебя в добром здравии, племянник, — сказал он. — Танюша сильно меня напугала, когда сообщила, что ты просишь её срочно прибыть в Живогорск вместе со мною из-за какого-то небывалого несчастья, разразившегося здесь. Так что я со всей поспешностью сел на поезд "Санкт-Петербург — Москва", а после из Москвы полночи гнал сюда на перекладных. Но не подумай, что я попрекаю тебя этим! Для меня в действительности большое облегчение, что тут всё благополучно разрешилось и без моего участия.

Говоря, он подошёл к Ивану почти вплотную, так и держа на весу руку с раскрытой ладонью. Однако Иван демонстративно вскинул — чуть ли не ткнул Петру Эзопову в лицо — обе свои ладони со следами глубоких порезов на них.

— Увы, — проговорил купеческий сын, — сообщить вам о благополучном разрешении всех здешних дел я не могу. Вы и сами поймете очень скоро, почему. И я вынужден отказаться от рукопожатия — из-за полученных мною ран.

Петр Эзопов секунды две-три взирал на изрезанные ладони своего родственника — то ли племянника, то ли пасынка. А потом протянутую руку опустил. Но тёмные его глаза при этом недобро блеснули.

— Я надеюсь, — теперь он повернулся к Валерьяну, — хотя бы ты, сынок, не откажешься дружески поприветствовать меня? Ты ведь, я полагаю, не поверил байкам о моей смерти, которые распространяла твоя мать?

Однако ответил ему не Валерьян: со своего кресла-трона подала голос Софья Кузьминична.

— Брось, хватит уже ломать комедию! — В голосе её слышалось столько презрения, что Петр Эзопов вздрогнул, словно от пощёчины. — Валерьян теперь знает, что ты ему отец в такой же степени, в какой я ему — мать. Мавра призналась во всем! Да, и хочу упредить твои вопросы: сама она на эту встречу не придет.

И тут, как черт из коробочки, возник ещё один гость, вопросивший прямо с порога начальственным басом:

— Хотел бы я получить разъяснения относительно того, почему именно она не придёт!

Иван Алтынов так поморщился, словно его, как в детстве, заставили проглотить одним махом целую ложку рыбьего жира. Причём самой неприятной неожиданностью стало для него даже не то, что исправник Огурцов заявился сюда на добрых полчаса раньше, чем Иван ожидал. Куда неприятнее оказалось обнаружить, что из-за спины у Дениса Огурцова выглядывает ещё один гость — незваный: Василий Галактионович Сусликов.

Но, когда Иван заговорил, голос его прозвучал не просто спокойно — радушно:

— Прошу вас, Денис Иванович — проходите и располагайтесь на любом удобном для себя месте! — Купеческий сын повёл рукой, указывая на накрытые столы. А разъяснения вы непременно получите — но чуть позже.

— Что, вы ещё кого-то ожидаете? — Исправник, проходя в зал, осклабился, а учитель Сусликов просеменил рядом с ним как прилепленный, явно стараясь спрятаться за его корпулентной фигурой. — Ваши гости ещё не все в сборе? Или, может статься, вы рассчитывает, что к вам всё-таки присоединится ваш батюшка — Митрофан Кузьмич?

— По всей видимости, Иван Митрофанович ожидает меня, — произнёс ещё один гость, теперь уж точно — последний.

В зал для торжественных приёмов размеренным шагом вошёл Николай Степанович Мальцев, уездный нотариус. И в руках он держал пухлый конверт из коричневой манильской бумаги — с целой сургучной печатью.

[1] Моя дорогая (фр.).

Глава 30. Разоблачение

1

— Все, кого я пригласил сюда нынче, — заговорил Иван Алтынов, который снова поднялся из-за стола, тогда как все гости его рассеялись по своим местам, а некоторые даже заложили салфетки и без стечения принялись угощаться, — оказались здесь по одной общей причине: из-за событий, случившихся в этом самом доме пятнадцать лет тому назад. И я считаю своим долгом поставить вас в известность: я точно знаю, из-за чего и из-за кого погиб мой дед, Кузьма Петрович Алтынов. Впрочем, говоря, из-за кого, я вынужден констатировать: главным образом — из-за самого себя. Конечно, de mortuis aut bene, aut nihil[1]. Однако во имя того, чтобы справедливость восторжествовала, мне придётся пренебречь этой максимой. Да, мой дед был убит — это мне доподлинно известно. Однако мне известно и другое: он отнюдь не был невинной жертвой. Все деяния, какие он совершал, вели его именно к такому финалу.

Пока он это произносил, все присутствующие — за исключением, разве что, Софьи Кузьминичны и Валерьяна, — глядели на него с таким выражением, с каким, вероятно, сам Иван взирал бы на своего кота, Эрика Рыжего, если бы тот заговорил с ним человеческим голосом. Даже Зина — и та воззрилась на своего Ванечку чуть ли не как на незнакомца. Один только Василий Галактионович Сусликов не смотрел на Ивана Алтынова вовсе: упоенно опохмелялся дармовой водкой и закусывал её пожарскими котлетами, источавшими сладкий аромат жареного куриного мяса.

Иван выдержал короткую паузу, обводя взглядом присутствующих, и Софья Кузьминична не преминула воспользоваться этим — подала голос: