Купец и русалка

Дело получилось запутанным вот, по какой причине. В один и тот же день пропали с Ордынки две молодые женщины. И обе следов никаких не оставили. То, что кто-то сгорел и бросился в реку, засвидетельствовали только пьяницы, шедшие из трактира. Никто, кроме них, не видел бегущего и полыхающего ярким пламенем «антихриста». Пропавшие в один и тот же день женщины не имели друг к другу никакого отношения и даже, как установила полиция, не были знакомы. Про Елену Антоновну всё было более или менее понятно. Она служила гувернанткой у доктора Терехова и состояла с ним в любовной связи. Вполне могло быть, что барышня убила себя, догадавшись, что доктор Терехов потерял к ней всякий интерес, погруженный в своё горе. Вторая внезапно пропавшая дама уже давно вызывала сильные подозрения полиции и соседей. Она была молода, богата, держала великолепный особняк, прислугу, собственную коляску, но жила замкнутой жизнью, выезжала редко и не посещала места гуляний, балы и театры. Настораживало то, что каждый второй вторник, к десяти часам вечера, в доме зажигались все лампы, застывал в дверях нарядный, но мрачный, с белыми усами швейцар, и к подъезду начинали съезжаться мужчины. Все были без дам, исключительно дорого, нарядно одеты, от каждого пахло духами, а возраст варьировался. Случались и старые, и молодые. И чаще встречались совсем молодые.

Шторы задергивались, двери закрывались. Что происходило за этими шторами, никто не знал. Поговаривали о заговоре, о тайном обществе. Но к чему тогда эта вызывающая нарядность? И почему гости покидали дом поодиночке? Почему ни один из них не держал своего лица открытым, когда входил в подъезд и выходил из него?

Молодую особу звали Клеопатрой Валерьевной. Имя для православного мира не самое привычное, а проще сказать, вычурное, не наше имя. Полиция не могла найти ни одной зацепки, чтобы проникнуть в этот дом и потревожить хозяйку. А может быть, и подкупили её: полицию то есть. Клеопатра Валерьевна держала двух глухонемых от рождения горничных, приходившихся друг другу родными сестрами, повара-индуса, не знающего по-русски ни слова, и кучера, язык у которого был отморожен еще в раннем детстве. Лизнул на морозе железа, и всё тут. Короче, вся челядь была так подобрана, чтобы ничего не раскрылось.

И вот в прошлый четверг, то есть именно тогда, когда горящая, как факел, неизвестная женщина покончила с собой, бросившись в реку, пропала и Клеопатра Валерьевна. Никто не заявил о её исчезновении, некому было заявлять: две глухонемые, индус да кучер с куском отмороженного языка. Но поскольку жандармы обходили каждый дом на Ордынке и интересовались, на месте или нет обитающий в данном доме женский пол, факт отсутствия Клеопатры Валерьевны открылся быстро. Открыться – открылся, но дальше тупик. Невежество наших жандармов – известное дело, поэтому к работе был привлечен один из молодых, но вовремя выскочивших на поверхность отечественной юриспруденции молодой человек по фамилии Зяблин, недавно накрывший артель нелегальных торговцев наркотиками, которые лихо сбывали товар, некачественный, второсортный и грязный, простым гимназистам и даже прислуге.

Зяблин рьяно взялся за поручение и вскоре выяснил, что в Москве существует странная секта, состоящая из одних мужчин, причем не просто мужчин, а исключительно представителей самых знатных семей, который одержимы любовью друг к другу, но при этом еще и придерживаются масонских взглядов.

– Ерунда какая-то! – Начальник Зяблина, Гаврила Петрович Сидоров (ударение на о), близкий друг его покойного отца, выкатив ярко-голубые, рачьи глаза, воскликнул, когда Зяблин бодро закончил своё донесение. – Ты слышишь себя, Федор, милый? Они мужеложствуют или как? Какие же это масоны? Масоны, как я понимаю, философы… Они не по этому делу.

– Так точно, Гаврила Петрович. Отнюдь не поэтому. Но эти масоны особые. У них, понимаете, столько свободы, что всё в головах перепуталось. Поганая секта. Клянусь вам: поганая. А всё началось даже очень давно: еще государь Александр был жив.

– Так что, при французах?

– Ну да. При французах. Война нас тогда измотала, с французами. Во всех, понимаете, смыслах. И в высшем сословии, сами ведь помните, таких мухоморов тогда развелось…

– Ну да. Помню, помню, голубчик. Всё помню. В семействе Апраксиных барышни обе, Настюша и Анна, сношались с прислугой. Одна даже, кажется, с истопником. Вторая, как мне говорили, с каретником. Вот страсть! Как кухарки, прости меня Господи! А всё потому, что запуталось общество. Кому помогло, что сослали в Сибирь верхушку дворянства? Сослать-то сослали, да было уж поздно. Так что Клеопатра-то эта, Валерьевна?

– Она, как я понял, стоит в стороне. Стояла, вернее. У ней собирались. Приёмы богатые, но не для всех. Шампанское, вина. Корзинами – фрукты.

– А делали что?

– Вы хлыстов наших знаете? – спросил напрямик молодой смелый Зяблин. – На ихних раденьях чего не бывает. И голыми скачут, и женщин насилуют. И ведь без вина! Совершенно ведь трезвые! – И Зяблин поморщился. – Гаврила Петрович, мне стыдно сказать…