Купленная. Игра вслепую (СИ)

Я не успела зажать рот ладошкой, когда оттуда вырвался нечленораздельный полувсхлип непонятного эмоционального содержания, после чего меня тут же затрясло от беззвучного смеха и потянуло уткнуться лицом в подушку. Хотя плакать хотелось с не менее убийственной силой, что и до этого.

Я все прекрасно понимала и зачем Кир мне об этом говорил, и почему пытался рассмешить всеми этими глупостями. Нам обоим было сейчас не до смеха, а сократить выросшее между нами всего за несколько часов сумасшедшее расстояние вообще не представлялось возможным, как и придушить связанные с данным пониманием страхи. Только и оставалось — довольствоваться самым малым. Хвататься за эти скудные ниточки-связи, как за единственные спасительные соломинки внутри ловушки, в которую нас так изощренно загнали, рассадив по разным клеткам, еще и, в буквальном смысле, в разных странах. Такого кошмара для шокированного рассудка и натянутых нервов и врагу не пожелаешь.

— Боже… — простонала я в трубку после нескольких секунд почти истеричного смеха. — Какой же ты дурак. Боюсь представить, на что ты еще способен и какие фортели можешь выкинуть в самый непредвиденный момент. Мама дорогая, с кем же я на самом деле связалась-то?

— Можешь верить, можешь нет, но в моменты аффекта я куда безопасней, чем в состоянии хладнокровного просчета. Хотя, не вспомню сейчас даже на вскидку ни одного случая, когда срывался с места в карьер при полном помрачении рассудка. Для достижения каких-то желаемых целей, бешенство — не самый лучший советчик и компаньон.

Даже не буду спрашивать, от кого он унаследовал столь исключительную черту характера. Да и не выпадало мне еще до этого ни единого случая лицезреть его во всей неадекватной красоте. Наша последняя "ссора" на "моей" квартире не в счет. Там он держал себя в руках до последнего, как и умудрялся при этом как-то более-менее трезво соображать.

— Тогда пообещай, что не станешь делать никаких глупостей, не посоветовавшись со мною заранее. — а вот теперь я говорила на полном серьезе. Чтобы он мне сейчас не рассказывал и не пытался в чем-то убедить, время, ситуация и разделявшее нас расстояние, увы, были против нас. А еще, как минимум, полгорода в придачу (если не целых полмира).

— Если не пообещаешь того же и мне со своей стороны. Как никак, но Глеб Стрельников — мой отец, и я его знаю, как никто другой в этом мире, не считая, конечно, моей матери. Поэтому и рвусь сейчас и мыслями, и телом обратно. И не перестану хотеть этого до одури, пока не окажусь рядом, не увижу собственными глазами, что с тобой все в порядке, после чего успокоюсь уже окончательно.

Хотела бы я сказать ему то же самое, но разве такие понятия не прилагаются к происходящему по умолчанию? Поскольку одних слов слишком мало, особенно, когда хочется орать об этом во всю глотку и упрашивать Кира через надрывные рыдания вернуться домой прямо сейчас и сию же минуту. Не через день и тем более два, а первым же рейсом, никуда не сворачивая.

— Если вернешься ко мне очень и очень скоро, могу даже поклясться на крови и на чем угодно сверх того. — сознаваться в том, что самую страшную глупость, какую только было можно совершить я уже совершила, естественно, мне не хватило ни смелости, ни сил. Если бы я смотрела в эти секунды в глаза Кирилла, а не с жадностью вслушивалась в его слегка искореженный международной связью голос, тогда другое дело. Тогда бы он и сам мог многое понять по моему поведению. Но не так и не сейчас. Слишком много этих гребаных "НО".

— Просто дождись меня на моей квартире. Это единственное, чего я хочу и о чем буду тебя просить до своего возвращения. Остальное не важно. Ты ведь это сделаешь?

В этот раз пришлось зажать ладонью рот, сильно-сильно зажмурившись, чтобы не дать бьющимся агонизирующими припадками в груди рыданиям вырваться на свободу. Но куда сложнее было перевести дыхание, сглотнуть этот удушающий ком нестерпимой боли, чтобы ответить относительно ровным голосом:

— Конечно… Я уже жду… Весь этот день жду…

— Моя сладкая девочка… — господи, ну почему его такое ласковое и невыносимо нежное обращение режет по сердцу намного болезненней, чем реальный нож его отца? Хочется отключиться или сдохнуть сразу же, потому что прекрасно понимаешь, что дальше будет еще больнее. Еще хуже и страшнее.

— А почему не стрекоза? — сдерживать слезы уже было совершенно бессмысленно. Они текли сами собой, как и осознание того факта, что все эти словесные глупости не изменят беспощадной действительности, вскрывало грудную клетку дробящей болью вопреки всем твоим тщедушным попыткам остановить весь этот убийственный кошмар.

— Потому что я буду называть тебя Стрекозой, когда вернусь и прошепчу о том, как тебя люблю прямо в твое раскрасневшееся от удовольствия ушко. И буду так называть пока сама не взмолишься остановиться…

— Размечтался. Вначале вернись, а там и проверим.

— Последнее даже без вопросов. Как и то, что я тебя люблю…