Купленная невеста. Стань наложницей или умри

Они бегут, пока за деревней горит чайная плантация. Хозяйка дома, русская дворянка, была убита вместе со своими дочерьми, слугами и всей стражей. Старейшина деревни, пытавшийся спрятаться в ее конюшне, тоже убит. Священник, всхлипывая, босиком бежит по грязному полю. Камни и колючки впиваются ему в ноги, ряса задрана выше коленей. На опушке леса его догоняют люди, и серые деревья блокируют ему путь. Мачете ударяют по рукам и ногам, он падает в грязь. Кровь брызгает на убийц, пока священник пытается уползти от них. Налетчики оттаскивают раненых и убитых на горящее поле, где лежит уже мертвый священник, сдирают со своих жертв рубашки и штаны, оскверняют их неописуемыми способами, хохоча и стреляя из ружей. Они поджигают большой дом, его сараи и амбары, бросают в огонь коробки с патронами. Огненная стена простирается по долине далеко за пределы плантации. Орда убийц роем устремляется к деревне. Колокол бьет, сообщая жителям, что нужно бежать. Они тащат за собой стариков и больных по направлению к лесу.

Отец Марии открывает загоны для овец, чтобы животные сбежали. Он разрезает мешки с зерном и настежь открывает шкафы, выкрикивая ругательства. Его поля и имущество, приданое Марии – все потеряно. Его жена Гераклея, бросаясь на него, бьет кулаками по спине: «Мы должны бежать! Они перережут нам горло!» Он пытается поджечь дом, чтобы мародерам ничего не досталось, но Гераклея оттаскивает его, в ярости разрывая на нем рубашку. Она тащит Марию за руку из дома, готовая бросить мужа на произвол судьбы. Но глава семьи спешит за ними, плача, как мальчишка. В руках у него ружье и сверток с одеждой, которую Гераклея бросила в мешок из-под муки. «Я застрелю любого, кто сюда придет, всех застрелю», – рыдает он. Над дверью есть полка с рядом больших круглых буханок хлеба. Мария, слишком низкая, чтобы дотянуться до нее, бросает туда свой сверток. Буханки падают на пол. «Беги! Беги!» – кричит мать. Мария хватает две буханки. Когда девочка выбегает из дома, одна буханка падает и катится в канаву.

* * *

Из разрушенных греческих деревень Кавказа, пробираясь по лесам и узким горным тропам к границам Османской империи, стекаются беженцы. Пятнадцатилетняя Мария – среди жителей, собравшихся из разных сожженных поселений. Все больше и больше людей присоединяются к Марии и ее родителям на пути к пограничной реке. Некоторые идут уже две недели, некоторые – три. Люди спят под открытым небом. Костры отгоняют лесных собак и волков. Все они – сильные люди, жившие, как и их предки много поколений, среди бедствий, потрясений и чумы. Эта земля когда-то принадлежала Колхиде[1], которой Медея принесла позор и разрушение. Вот уже тысячу лет она не принадлежит грекам. И, хотя они продолжают там жить, число их сокращается из-за того, что набеги становятся свирепее, а чума приходит чаще.

Беженцы переправляются на османскую территорию через реку с быстрым течением. В дырявых лодках и под дождем. Поднимаются по извилистой размытой тропе к месту, где, как им сказали, есть несколько заброшенных казарм. Отец Марии – Костис – идет впереди, прокладывая путь через заросли и упавшие ветки. Его винтовка перекинута через плечо. На спине – большой мешок из-под муки, набитый одеждой и одеялами, теперь мокрыми и тяжелыми от дождя. Он бьет палкой по сорнякам и кустам, чтобы расчистить дорогу для остальных. Верблюды пасутся среди деревьев у края тропы. Исхудалые до скелета животные едва пережили зиму и не стоят того, чтобы их застрелили ради нескольких кусков мяса. В воздухе витает запах эвкалипта и гниения. Через Анатолию теперь проходят железные дороги. Большие караваны были распущены, и верблюдов отпустили умирать. Костис видит оленя и пытается выстрелить, но патрон в его винтовке намок от дождя.

– Мы могли бы повесить оленя на дерево, недоступное для шакалов и волков, и вернуться за ним, когда найдем ночлег, – говорит он.

– Нет смысла тратить пули сейчас, – отвечает Гераклея тихо, чтобы остальные не услышали.