Купленная невѣста

Катерина Андреевна, положивъ ему головку на плечо, слушала его и смотрѣла въ темнѣющую даль.

— А ты любишь меня? — тихо спросилъ Скосыревъ.

— Да.

— Милая!

— Но я боюсь чего то. Вѣдь я не твоя, вѣдь меня отнять могутъ. Что, если меня отнимутъ? Я не боюсь уже того, что мужъ можетъ измучить, истерзать меня, убить, а боюсь, боюсь потерять тебя.

Павелъ Борисовичъ крѣпко обнялъ ее.

— Никогда! — съ силою проговорилъ онъ. — Пока ты здѣсь, тебя не вырвутъ у меня, а въ самомъ скоромъ времени я отвезу тебя въ свою костромскую вотчину, и тамъ ужь никто не найдетъ тебя, а въ то время я буду хлопотать о разводѣ. Милая, у меня есть деньги, а съ деньгами многое можно сдѣлать!

Въ это время на аллеѣ, идущей отъ большой дороги, показалась повозка, запряженная парою ямскихъ лошадей. Не важныя, но выносливыя и привычныя лошади бѣжали ходко, везя легкую повозку, и ямщикъ лихо помахивалъ кнутомъ, привставая на облучкѣ.

— Это сюда кто нибудь ѣдетъ? — спросила Катерина Андреевна.

— Да. Но кто бы это могъ быть? Вѣроятно, гости къ управляющему или къ священнику.

— А вдругъ это за мной? — спросила Катерина Андреевна и тревожно смотрѣла на приближающуюся повозку.

— Вотъ вздоръ! — засмѣялся Павелъ Борисовичъ. — Твой мужъ увѣренъ, что тебя увезъ Черемисовъ, и долго еще не узнаетъ правды. Я сейчасъ прикажу узнать, кто это.

Онъ подошелъ къ двери и дернулъ за вышитую шелками сонетку.

Звонъ большаго серебрянаго колокольчика раздался по всему дому.

XI.

На звонокъ вошла Матрена и остановилась въ дверяхъ.

— Тамъ кто-то пріѣхалъ, узнать и доложить мнѣ, — приказалъ Павелъ Борисовичъ.

— Слушаю-съ.

Матрена вышла и вернулась минутъ черезъ пять. Хитрое и умное лицо ея выражало смущеніе, глазки бѣгали, какъ пойманные въ мышеловку мышенки.

— Ну? — обратился къ ней Павелъ Борисовичъ.

— Наташа это пріѣхала... изъ Москвы...

— Кто-о?

— Наташа-съ, то есть дѣвушка наша Наталья Корицына.

— Это еще что значитъ?

— Не могу знать-съ.

— Ты не спросила ее?

Матрена потупилась.

— Спрашивала-съ, но только она мнѣ ничего не сказываетъ. Будь я въ Москвѣ, такъ, конечно, этого не случилось бы, не отпустила бы... ну, а безъ меня не доглядѣли.

Павелъ Борисовичъ наморщилъ брови и потеръ переносицу.

— Я сію минуту, моя дорогая, — обратился онъ по-французски къ Катеринѣ Андреевнѣ. — Мы обѣдаемъ, конечно, вмѣстѣ?

— Хорошо. А что это за таинственная гостья, которая васъ такъ смутила?

— Моя крѣпостная дѣвка.

— И фаворитка?

Павелъ Борисовичъ пожалъ плечами.

— Если хочешь, да, но фаворитка безъ привилегій.

— Однако, вотъ, она осмѣлилась самовольно послѣдовать за вами.

— И поплатится за это. Она у меня плясунья въ моемъ хорѣ. Она пляшетъ все, а теперь вотъ она запоетъ у меня. Черезъ полчаса я жду тебя къ столу, мой ангелъ.

Павелъ Борисовичъ поклонился Катеринѣ Андреевнѣ, приказалъ Матренѣ подать огня и позвать къ барынѣ Глафиру, а самъ вышелъ.

— Тамъ Наталья изъ Москвы пріѣхала такъ позвать ее ко мнѣ въ кабинетъ, — приказалъ онѣ на ходу лакею.

Съ раскраснѣвшимся еще отъ мороза лицомъ, взволнованная, видимо испуганная, но желающая казаться покойною, вошла Наташа въ кабинетъ. На ней былъ малиновый бархатный сарафанъ, кисейная сорочка, но голову покрывалъ не кокошникъ, какъ обыкновенно у дѣвушекъ изъ домашняго хора Скосырева, а бѣлый шелковый платочекъ. Не было на шеѣ и монистовъ, которые служили неизбѣжнымъ украшеніемъ пѣвицъ и были обязательны, какъ форма, — у Павла Борисовича форма соблюдалась строго и вся дворня, раздѣленная на группы по своимъ спеціальностямъ, неуклонно должна была носить разъ установленный костюмъ.

Павелъ Борисовичъ, заложивъ руки въ карманы панталонъ, стоялъ у затопленнаго камина, когда вошла Наташа. На скрипъ двери онъ оглянулся, увидалъ дѣвушку и смѣрилъ ее грознымъ взглядомъ.

— Это что такое значитъ? — спросилъ онъ. — Зачѣмъ ты пріѣхала сюда?

Наташа стиснула руки, хотѣла что-то сказать, но только глухо зарыдала и закрыла лицо руками.

— Это что еще за трагедія? — строго продолжалъ Павелъ Борисовичъ. — Изволь перестать сію минуту! Зачѣмъ пріѣхала и кто тебѣ позволилъ?

— Сама, никто не позволялъ, — отвѣтила Наташа, вытирая слезы кончикомъ головнаго платка. — Дѣлайте со миой, что угодно, есть на то воля ваша, а я не могу, не могу!

— Что ты не можешь? Въ чемъ дѣло? Ты мнѣ толкомъ отвѣчай!

— Не могу. Конечно, я раба ваша, а только сердце у меня тоже есть и любить ему заказа нѣтъ, ну, я люблю, люблю! Узнала, что къ вамъ барыню Коровайцеву привезли, хотѣла на себя руки съ тоски да съ горюшка наложить, да сперва захотѣла васъ повидать, на... на эту барыню взглянуть...

Наташа не договорила и опять заплакала.

— Дура! — безъ гнѣва проговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Ты что же вообразила? Жениться я, что-ли на тебѣ долженъ?

— Ничего я, сударь, не вообразила, знаю я, что есть я ваша раба и что, поиграмши со мною, вы бросите меня, а любить все же люблю. Если-бъ вы невѣсту себѣ избрали, барышню, такъ я только плакала бы, а вамъ да ей счастья желала бы, любви да согласія, а то... чужую жену вы взяли.

— Ну, ну, молчать! — перебилъ Павелъ Борисовичъ. — Это еще что? Не выговоры ли ты мнѣ читать будешь?