Купленная невѣста

— Войди во дворъ, — дрогнувшимъ гОЛОСОМЪ перебилъ пьяную рѣчь Иванъ Анемподистовичъ. — Что ты городишь такое? Какой подлогъ?.. Выпущена Надя на волю господиномъ, у меня бумага есть...

— Есть, да не на ту выправлена. Какъ показывали барину Надю, такъ подмѣнили ее. Одинъ въ дворнѣ то нашей знаю я ее, одинъ и могъ бы барину глаза открыть, да Шушериаъ упросилъ, посулами склонилъ.

Порфирій махнулъ рукою.

— Не исполнилъ онъ, проклятый, посуловъ своихъ, не отдали мнѣ Лизу мою, сгубили!... Ну, да ты, купецъ, тутъ не виноватъ, я на тебя зла не имѣю, а только ты угости меня, попотчуй, желаю я твоимъ гостемъ быть...

— Пойдемъ, — торопливо отвѣтилъ Иванъ Анемподистовичъ и повелъ незваннаго гостя въ горницы.

Снова забило сердце молодого купца тревогу, снова облилось оно кровью... Еще новый свидѣтель обмана, подлога, еще новая бѣда!.. Пьяный холуй этотъ будетъ теперь таскаться сюда, будетъ буянить, требовать почестей, грозить... Скорѣй, скорѣй надо обвѣнчаться, да и пойти къ барину съ повинной, разсказать ему все; онъ извинитъ невольный подлогъ, особенно теперь, когда онъ самъ любитъ и счастливъ любовью...

ХІV.

Въ ненастный февральскій вечеръ къ постоялому двору, расположенному верстахъ въ двадцати отъ города Рузы, подходили три человѣка. Въ поляхъ завывала мятель, съ темнаго облачнаго неба валилъ снѣгъ густыми хлопьями, сердитый вѣтеръ крутилъ его въ воздухѣ и словно злился на кого-то, яростными порывами налетая на ветхія постройки постоялаго двора, на лохматыхъ лошаденокъ, стоящихъ подъ навѣсомъ двора, и на подходящихъ путниковъ.

Двое изъ этихъ путниковъ были одѣты въ рваные полушубки и въ лапти; на головахъ у нихъ были мѣховыя шапки. Третій путникъ, невысокаго роста, коренастый мужчина лѣтъ тридцати, былъ одѣтъ въ однобортный казакинъ изъ толстаго сѣраго сукна, подпоясанный ремнемъ съ бляхами и въ валеные сапоги. Кудластую голову его покрывала барашковая шапка съ краснымъ верхомъ. Этотъ, очевидно, былъ дворовымъ, какимъ-нибудь псаремъ или доѣзжачимъ. Ни у него, ни у его товарищей не было за плечами котомокъ или мѣшковъ; шли они, значитъ, налегкѣ, не изъ далека, а между тѣмъ всѣ они очень устали и едва тащились по снѣжной дорогѣ, опираясь на толстыя, суковатыя палки, выдернутыя изъ какой-нибудь изгороди.

— Надо зайти на постоялый, братцы, — сказалъ дворовый товарищамъ. — Силушки больше нѣтъ, ноги отказываются, да и жрать хочется.

— Прямо издыхать надо, ежели не отдохнуть да не перекусить, — отвѣтилъ одинъ изъ лапотниковъ. — А какъ ты зайдешь?

— А что?

— А то, что люди то мы, Ефимушка, темные, бѣглые люди.

— Написано, что ли, у насъ на лбу, что мы бѣглые? Скажемъ, что домой де идемъ, вотъ и вся недолга.

— А ежели изъ Москвы то дано знать, что мы убѣжали изъ кутузки?

— Тамъ дано знать исправнику, а не Акимычу дворнику, а откуда тутъ исправникъ возьмется въ такую погоду? Зайдемъ, поспимъ до разсвѣта, отогрѣемся, а можетъ Акимычъ то и покормитъ. Хорошо бы теперича щецъ похлебать горяченькихъ, зелена вина стаканчикъ хватить!

— Ишь, губу то тебѣ разъѣло! Хоть бы хлѣбушка пожевать, и то хорошо, да глядишь и ночевать то Акимычъ не пуститъ безъ пятака, а у насъ хоть бы полушка.

— Попытаемся; авось, благодѣтеля барина покойнаго вспомнимши, Акимычъ пригрѣетъ насъ, накормитъ.

Всѣ трое пріободрились, почуявъ тепло постоялаго двора, и пошли ходко. Постучавшись у воротъ и назвавшись прохожими, путники вошли черезъ крытый дворъ въ избу. На широкихъ палатяхъ спали извощики, везущіе въ Москву кладь, только-что поужинавшіе; на жаркой печи тоже спали какіе то проѣзжіе: за столомъ, при свѣтѣ самодѣльной сальной свѣчи въ желѣзномъ подсвѣчникѣ, три мужика ѣли кашу, запивая квасомъ. Въ избѣ было жарко, пахло щами и дымомъ. Хозяинъ постоялаго двора, толстый рыжебородый мужикъ, недружелюбно встрѣтилъ путниковъ.

— Я пѣшихъ не пущаю, — сурово обратился онъ къ нимъ. — Никакой корысти нѣтъ безъ лошадей то пущать. Ну, ладно, ежели ужинать будете — оставайтесь, а коли ночевать только, такъ не пущу: тѣсно и безъ васъ.

— А ты будь поласковѣе, Акимычъ, — обратился къ нему дворовый. — Мы знакомые твои. Али не призналъ? Коровайцевскіе мы, Луки Осиповича Коровайцева.

При послѣднихъ словахъ сидѣвшіе за столомъ разомъ поднялись.

— Батюшки, да вѣдь это наши! — воскликнули они въ одинъ голосъ. — Ефимъ Борзятникъ это, Тихонъ Обручевъ, Яшка Косарь!

Вошедшіе такъ и бросились къ признавшимъ ихъ мужикамъ.

— Родимые, да вѣдь это наши, коровайцевскіе! Васюкъ Трошинъ, Михайло, Герасимъ!

Знакомые обнялись и расцѣловались. Нѣкоторыхъ даже слеза прошибла.

— Акимычъ, подавай намъ щей, каши, солонины и сулею вина! — скомандовалъ высокій чернобурый мужикъ дворнику.