Купленная невѣста

Вздыхали очень многіе въ этомъ домѣ послѣ того, какъ въ немъ появилась Катерина Андреевна. Прошло вольное безмятежное житье, сытое и пьяное, кончился безпрерывный пиръ. Не такъ часто водили, положимъ, на конюшню, не каждый день свистали розги въ дѣвичьей и въ мезонинахъ, не травили различныхъ дурачковъ и шутовъ собаками, не обливали никого въ трескучій морозъ холодною водой на дворѣ, какъ это, бывало, водилось, но не было уже и безпросыпнаго пьянства, гульбы, сытой ѣды, пѣсенъ и музыки. Не существовало ужь и знаменитаго хора. Матрена завѣдывала погребами и кладовыми, а всѣ пѣвицы были посажены за работу. Однѣ плели кружева, другія шили барынѣ бѣлье, третьи вязали, четвертыя вышивали, одѣтыя уже не въ бархатные сарафаны, а въ однообразныя холстинковыя платья. Кормили дѣвушекъ попрежнему хорошо, но вина, фруктовъ, разносоловъ съ барскаго стола, какъ бывало, имъ не попадало. Наказывали ихъ рѣдко, но всѣ онѣ получали съ утра уроки до обѣда и не выполнившая этого урока не получала обѣда, какъ лѣнивая и недостойная. Не выполняла она урока, заданнаго на ужинъ, не получала и ужина. За упорную лѣнь, за неповиновеніе, за грубость старшей мастерицѣ, сажали въ холодную и темную комнату на хлѣбъ и на воду, а если неповиновеніе повторялось — наказывали жестоко, безъ пощады и ссылали въ дальнюю вотчину. Глафира была теперь полномочнымъ министромъ въ этомъ домѣ и ходила въ шумящихъ „матерчатыхъ“ платьяхъ, гордая и величавая. Ее звали Глафирой Авдѣевной и кланялись ей въ поясъ. Даже всесильный Шушеринъ, пріѣзжая изъ Москвы, здоровался съ ней „за ручку,“ называлъ по имени и отчеству и считалъ за честь кушать съ нею чай, привозя изъ Москвы гостинцы.

Краса и гордость хора, Наташа, была сдѣлана камеристкой Катерины Андреевны и не спускалась съ глазъ. Долго и упорно воевала съ ней Катерина Андреевна и, наконецъ, побѣдила. Война началась съ того почти дня, какъ Наташа пріѣхала изъ Москвы, стосковавшись по барину и встревожившись извѣстіемъ о пріѣздѣ „новой барыни“. Тогда же позвала ее Катерина Андреевна, узнавъ, что Павелъ Борисовичъ уѣхалъ къ предводителю. Наташа вошла въ своемъ малиновомъ бархатномъ сарафанѣ, въ кисейной рубашкѣ, съ дорогими бусами на шеѣ, съ бирюзовыми серьгами въ ушахъ и кольцами на бѣлыхъ холеныхъ, какъ у барышни, рукахъ. Вошла и остановилась около дверей, скрестивъ на груди руки и устремивъ на Катерину Андреевну сверкающій ненавистью и любопытствомъ взглядъ.

— Ты крѣпостная Павла Борисовича? — спросила Катерина Андреевна.

— Крѣпостная.

— Что же это на тебѣ за нарядъ? Горничныя такъ не ходятъ.

— Стало быть, нужно такъ, — дерзко отвѣтила Наташа.

— Ну, хорошо, допустимъ. А почему же ты вошла и не поклонилась мнѣ?

— А вы кто такая будете? — еще болѣе дерзко спросила Наташа.

— Да вѣроятно ужь повыше тебя. Я, видишь, одѣта барыней, съ господиномъ твоимъ кушаю за однимъ столомъ, такъ, стало быть, и гостья тутъ, а дѣвки должны, я думаю, кланяться гостямъ ихъ господъ.

— Прикажутъ, такъ покланюсь, а пока не слыхивала еще. Я не почитала вашу милость за гостью потому, что допрежь того къ барину, если и ѣзжали госпожи, такъ съ мужьями, съ родителями. Думалось мнѣ, что барыни однѣ къ холостымъ господамъ не ѣздятъ.

Катерина Андреевна сверкнула глазами и скрестила на груди руки. Она знала, что эта хорошенькая дѣвушка очень близка къ Павлу Борисовичу и чувство ревности, обиды, зависти до боли охватило Катерину Андреевну, но она сдержалась и покойно проговорила:

— Ну, ты хоть и пѣвица, и франтиха, а очень глупа. Впрочемъ, это ничего, — тебя научатъ быть поумнѣе, а пока я тебѣ вотъ что скажу: я невѣста Павла Борисовича и скоро наша свадьба, такъ мнѣ нужны ловкія и расторопныя горничныя, вотъ я тебя и сдѣлаю своей горничной, а ты ужь постарайся угодить мнѣ и заслужить мою милость.

Наташа улыбнулась.

— Сперва, чай, похороны будутъ, а потомъ ужь и свадьба? — спросила она.

— Что?

— Сперва, молъ, надо мужа вашей милости уморить да похоронить...

— Вонъ! — рѣзкимъ крикомъ перебила Катерина Андреевна. — Ты будешь наказана за твои дерзости, скверная дѣвка, а если не уймешься, такъ я уйму тебя, слышишь? Я уйму! ступай вонъ!

Наташа повернулась и вышла.

Когда Павелъ Борисовичъ вернулся отъ предводителя, то засталъ Катерину Андреевну въ слезахъ, лежащую на постели. Долго цѣловалъ Павелъ Борисовичъ руки Катерины Андреевны, долго разспрашивалъ ее о причинѣ слезъ, но она только всхлипывала, дрожа всѣмъ тѣломъ, и зарывала лицо въ подушки.

— Голубушка, радость дней моихъ, да что же съ тобою? О чемъ ты плачешь? — съ тоской спрашивалъ въ сотый разъ Павелъ Борисовичъ.

— Отпусти меня домой, домой я хочу, домой! — отвѣчала Катерина Андреевна. — У меня тамъ маленькія комнатки, нѣтъ роскоши, но тамъ меня любили, тамъ меня никто не смѣлъ обижать, а здѣсь... здѣсь меня скоро бить будутъ твои метрессы, твои фаворитки!

— Что такое ты говоришь, Катринъ? — изумился Павелъ Борисовичъ. — Про моихъ метрессъ и фаворитокъ ты говоришь? Что случилось?