КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Павелъ Борисовичъ между тмь послалъ въ часть формальное заявленіе о бжавшей двк своей Надежд Игнатьевой Грядиной и указалъ въ бумаг на купца Латухина, который, по его, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева предположенію, долженъ быть укрывателемъ бглой двки. Описавъ примты бглянки, Павелъ Борисовичъ сверхъ того командировалъ въ распоряженіе полиціи своего крпостнаго человка, лакея Петра, который долженъ признать бглянку, ежели она найдется у Латухина. Мстный приставъ, получивъ заявленіе отъ богатаго, съ громкими связями барина, не замедлилъ сдлать распоряженіе, не положилъ бумагу „подъ сукно“, какъ водилось тогда, а въ тотъ же часъ послалъ отношеніе къ приставу Пятницкой части, въ вдніи котораго находился домъ Латухина; посылая отношеніе, приставъ прибавилъ еще записочку, извщая коллегу, что гвардіи поручикъ Скосыревъ человкъ знатный, богатый. „У самого генералъ-губернатора бываетъ запросто и принимаетъ особъ большаго ранга, какъ равныхъ, о чемъ и считаю нужнымъ предувдомить васъ, товарищъ“, писалъ онъ, между прочимъ.

Въ ту пору Пятницкою частью правилъ частный приставъ Аристархъ Венедиктовичъ Лихотинъ, гроза обывателей, громъ и молнія подчиненныхъ, образцовый служака. Громаднаго роста, рыжій и косой на одинъ глазъ, онъ былъ страшилищемъ для обывателей, имъ дтей пугали и звали его „Лихо одноглазое“. Разнаго рода темные люди, веселыя двицы, попавшіе въ немилость крпостные и тому подобный людъ дрожалъ при одномъ вид грознаго и всесильнаго пристава, да и очень богатые, но „не славные родомъ“ обыватели побаивались Лихотина, хотя и задобривали его частыми и обильными подарками. Власть пристава въ ту пору была очень велика, и съ ней приходилось считаться очень многимъ. Не надо забывать, что вс мелкія судебныя дла, вс взысканія, все то, что теперь вдается то мировыми судьями, то Окружнымъ Судомъ, то судебными приставами, въ ту пору вдались полиціей, а тлесныя наказанія практиковались очень широко, и приставъ могъ безъ всякого суда „всыпать“ сотню лозановъ совершенно почтенному обывателю, его жен, дочери, кому угодно, если только человкъ не былъ, по закону, избавленъ отъ тлеснаго наказанія, а такихъ было немного, сравнительно. Мудрено было и жаловаться тогда на полицейскаго пристава человку несильному.

Мирно бесдовалъ за чайкомъ со своею матерью, съ Надеждой и Машей Иванъ Анемподистовичъ Латухинъ, только что вернувшись изъ лавки, какъ къ нему прибжалъ Шушеринъ.

— Прячь Машу! — крикнулъ управитель, вбгая въ горницу, запыхавшись и едва дыша. — Немедля ни мало прячь Машу, — сегодня же у васъ обыскъ будетъ!

Латухинъ поблднлъ, какъ полотно, и уронилъ на полъ росписное съ золотомъ блюдечко, облившись горячимъ чаемъ. Женщины вскрикнули и заплакали.

— Не до реву теперь, не до слезъ! — обратился къ нимъ Шушеринъ. — Не медля отправляйте куда-нибудь Машу, а то схватятъ ее...

— Батюшки, да что же это такое? — воскликнула старуха Латухина, всплеснувъ руками. — За что же мы погибать то должны?... Что случилось то, батюшка вы мой?

— Посл, посл узнаете, а теперь Машу спасайте. Одвайся, двица, не медля ни минуты и бги куда-нибудь къ знакомымъ, ночуй тамъ, живи, пока не извстимъ тебя...

— И Надюш надо бжать? — дрожащимъ голосомъ спросилъ Латухинъ.

— Не надо, она за племянницу вашу Марію сойдетъ, какъ Маша сошла за нее. Живо отправляйте Машу, живо!...

Надя и старуха Латухина бросились снаряжать Машу, чтобы отправить ее въ Рогожскую къ родственникамъ, а Шушеринъ, въ изнеможеніи опустившись на стулъ и вытирая лобъ клтчатымъ фуляровымъ платкомъ, принялся разсказывать Ивану Анемподистовичу все дло.