КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Въ описываемый вечеръ, въ самой средин Тучковскаго лса, въ давно покинутой лсной сторожк собралось человкъ семнадцать какихъ-то мужиковъ. Полуразрушенная печка сторожки топилась и наполняла низенькую съ бревенчатыми стнами избу густымъ дымомъ, не смотря на то, что дверь была отворена, и свжій апрльскій втеръ свободно гулялъ по всей сторожк. Мужики сидли на земляномъ полу, лежали на лавкахъ, на полатяхъ; двое забрались на печь. Все это были не старые еще люди, одтые въ нагольные[22] полушубки, въ сермяжные[23] армяки[24] и кафтаны[25], въ изношенные лапти. Одинъ былъ въ солдатской шинели, и гладко выстриженная голова его, и бритая борода обличали въ немъ солдата. Былъ одинъ одтымъ и не помужицки, а въ сромъ казакин[26] съ голубыми прошвами, въ синихъ шароварахъ съ лампасами, какъ одвались тогда дворовые люди богатыхъ помщиковъ. Нкоторые курили трубки, другіе спали, третьи пли или разговаривали; двое варили въ печк кашицу, и аппетитный паръ ея смшивался съ дымомъ и наполнялъ избу. За кушаками у всхъ почти торчали топоры; у нкоторыхъ висли ножи, а въ углу стояли три охотничьихъ ружья.

— Кашица, братцы, готова, — весело объявилъ одинъ изъ кашеваровъ. — Эхъ, хорошая кашица! Крупъ мы положили съ Яшкой много, четырехъ тетерекъ ввалили, солью приправили, шь — не хочу!

— А чмъ сть то? — спросилъ одинъ. — На всю артель дв ложки.

— По двое и будемъ сть, — отозвался кашеваръ. — Ты благодари Бога, что хлбъ есть, соль, а ложка — пустое дло.

— Такъ то такъ, а все пріятне бы артелью жрать.

— Будемъ и артелью. Вотъ дядя Игнатъ придетъ изъ села, такъ и ложекъ принесетъ, и вина, и всего такого.

— А когда онъ придетъ?

— Надо полагать, что къ ночи будетъ. Я ему съ ребятами да съ атаманшей кашицы заварю, похлебать съ дороги то.

— И то съ „атаманшей“! — засмялся одинъ изъ лежащихъ на печи. — Какъ есть, атаманша.

— А что ты думаешь? Атаманша и то. Ходитъ это гоголемъ, шапку на ухо сдвинула, кистенемъ помахиваетъ...

— Ха, ха, ха! — засмялись кругомъ. — Жаль, что руки изъ рпы кроены[27], да въ пояс пальцами обхватить можно, а то богатырь какъ есть!

— Богатырь и то. Какъ пошли это мы изъ покоевъ у Чубарова то барина, а она подошла къ барину, подставила ему къ носу пистолетъ, да и говоритъ: „Будешь опять народъ обижать, такъ снова придемъ и на воротахъ тебя повсимъ; помни, что это теб атаманъ-двица Наташа сказала“.

— Ха, ха, ха! — загремлъ кругомъ дружный хохотъ.

— Хорошая двка, жаль только, что не дюжо матера, хлибка больно, — раздалось замчаніе, когда смхъ утихъ.

— Погоди, раздобретъ.

— Нагуляетъ тла для палача, будетъ по чему кнутомъ поработать! — мрачно замтилъ солдатъ.

Напоминаніе о палач произвело непріятное впечатлніе. Нкоторые вздохнули, другiе молча свсили головы на груди.

— Ступай самъ къ нему въ лапы! — крикнулъ солдату черноволосый кудрявый парень. — Ишь, онъ съ ума у тебя не идетъ, любъ больно. Али боишься очинно?

— Угощеніе не сладкое.

— А не сладкое, такъ и не шелъ бы за нимъ. Люби кататься, люби и саночки возить, вотъ что. До палача еще далеко авось, а пока мы погуляемъ на свобод, потшимъ душеньку свою. Эй, вы, кашевары, выбирай, что-ли, очередныхъ, да корми, а остальные пока хлбушка пожуютъ. Эхъ, братцы, „хлба край, такъ и подъ елью рай“, а у насъ еще и избушка своя, какъ есть помщики!

Вс засмялись и окружили котелъ съ дымящеюся горячею кашицей.

XXII.

Въ свтлой, ярко освщенной свчами въ канделябрахъ и подсвчникахъ, столовой Скосыревскаго деревенскаго дома собралось довольно порядочное общество за вечернимъ чаемъ. Большой серебряный самоваръ привтливо пыхтлъ и шумлъ, пуская струи пара; ярко и весело сверкалъ хрусталь на стол, покрытомъ ослпительно блою скатертью, дымились ароматнымъ паромъ чашки; затопленный каминъ пылалъ яркимъ пламенемъ, распространяя тепло по громадной комнат, не лишнее въ пасмурный и холодный вечеръ ненастнаго апрля. На двор завывалъ втеръ, дождь, пополамъ со снгомъ, хлесталъ въ окна, голыя еще деревья въ саду уныло шумли и словно грозили кому то пучками своихъ гибкихъ втвей, похожихъ на розги. Но непогоды не замчалъ никто въ свтлой теплой комнат, наполненной ароматомъ дорогихъ куреній и духовъ. Вс кушали чай съ превосходными сливками, съ печеньями, съ вареньемъ или съ ароматнымъ ромомъ, смотря по привычк и наклонностямъ, и весело разговаривали.

Чай разливала недавно взятая для Катерины Андреевны компаньонка, бойкая, рчистая француженка, не первой молодости и некрасивая, — Катерина Андреевна не хотла брать хорошенькую, зная эротическія наклонности Павла Борисовича. Рядомъ съ француженкою сидлъ сосдъ-помщикъ Батулинъ, крашеный господинъ лтъ пятидесяти пяти, вольтеріанецъ[28], большой поклонникъ женщинъ, а особенно француженокъ, и деспотъ до жестокости съ домашними и крпостными. Онъ любезничалъ съ mademoiselle Элизой и ухаживалъ за нею, не забывая ухаживать и за Катериной Андреевной.