В телеграмме, отправленной в Берлин, Циммер сообщает о «конспиративном шедевре» и гениальности, с которой Парвус выполнил свой план. Дальше Циммер описывает связь бизнеса Парвуса с политикой, формирование им денежных каналов для превращения доходов от бизнеса в политические деньги и использование его экспортной фирмы как инструмента для подрывной деятельности.
«Из центрального офиса в Копенгагене ведется длительная переписка с организациями, созданными агентами, — между тем поясняет Циммер. — Господин доктор Парвус предоставил организации денежную сумму на управленческие расходы, которая экономно расходуется. До сих пор удавалось так тайно обставить дело, что даже работающие в вышеупомянутой организации господа не замечают, что за всем стоит наше правительство.
Тем не менее бросается в глаза, что Парвус расходует такие большие суммы на нужды партии. Это можно было бы сделать незаметно, если проводить некоторые сделки через связанное с конторой экспортное предприятие.
После двухдневных переговоров я смог убедиться, — пишет Циммер в заключение, — что Парвус приложит все силы в направлении поставленных в Константинополе и Берлине задач, и можно ожидать, что работа приведет к запланированному результату».
Вскоре после первой встречи Парвуса с Брокдорффом-Рантцау в начале августа 1915 года происходит еще одна встреча. Посол безоглядно верит в революционера и 10 августа сообщает в МИД:
«Я считаю Гельфанда не только опытным знатоком России и всех стран Балканского региона, но и уверенным в себе политиком широкого диапазона, чьими сортами мы вне всяких сомнений можем пользоваться, пока он, как сейчас, на нашей стороне и в наших руках…»
«Теперь я ближе познакомился с доктором Гельфандом и считаю его (…) значительной личностью, чью выдающуюся силу, — соответствует это его убеждениям или нет, — на мой взгляд, мы обязательно должны использовать с выгодой для себя на протяжении войны, а если возможно — то и после…»
Здесь дипломат заблуждается. Все происходит как раз наоборот: Парвус использует правительство Германии и его интересы и только весьма относительно позволяет эксплуатировать себя для их военных целей. Более того: правительство германского рейха заинтересовано в заключении мира, а не в революции, и если бы его можно было достичь по-другому, то революционное развитие было бы даже «нежелательно», что следует из записей разговоров.
Затем, существуют разногласия, которые, конечно, не произносятся вслух. По мнению дипломата, победа Германии должна упрочить престол, а значит, локализовать революционное движение. Парвус же исходит из того, что победа Германии над Россией стоила бы царского престола, а стало быть, пошатнула бы и Германскую кайзеровскую империю.
Не обсуждаются и последствия, к чему стремились и Парвус и Ленин: экспорт революции из России в Германию и другие страны — это то последствие, которое Рантцау исключает из своих рассуждений.
Последнее событие придает уверенности дипломату и лишает его всяких сомнений: еще одна попытка заключить сепаратный мир с царем с помощью датского посредника Андерсена провалилась в начале августа. Царь по-прежнему чувствует себя верным слову, данному своим союзникам сразу после начала войны: не заключать сепаратного мира с Германией. Кроме того, подобное решение из-за «вероломной», по его мнению, манеры поведения немецкого кайзера, объявившего России воину во время попытки царя к примирению, оскорбило бы его самолюбие.
Парвус может вздохнуть с облегчением. Заключение сепаратного мира сейчас, когда его программа находится только на первой фазе реализации, могло бы уничтожить все его планы. Брокдорфф-Рантцау, напротив, после провала последней попытки может с полной уверенностью откинуть те сомнения, которые, к его неудовольствию, прозвучали со стороны германского кайзера: Вильгельма неожиданно начали мучить угрызения совести, правильно ли с его стороны добиваться свержения своего кузена и не поставит ли это под вопрос систему монархии как таковую?