Куплю чужое лицо

Наконец ввели пухлую брюнетку лет двадцати пяти. Завитые иссиня-черные волосы, явно крашеные, щедро намазанный рот, глаза с густыми тенями – парадный макияж дешевой шлюхи со всеми аксессуарами. Она сказала «здрасьте», подслеповато осмотрелась и повернулась к следователю.

Кинжалкин строго сказал:

– Представьтесь, пожалуйста.

– Юлиана Магомедгуляевна Хлобыстер.

– Юлиана Магоме…муля… Магомед…гуля…евна, кто из трех сидящих мужчин вам знаком?

– Вот этот! – Она ткнула в меня пальцем с приклеенным черным когтем.

– Назовите точнее, какой по счету?

– А слева или справа? – спросила Хлобыстер.

– Давайте… слева, – предложил Кинжалкин.

– Второй слева.

– Значит, остальные сидящие здесь мужчины вам незнакомы, – уточнил Кинжалкин.

– Незнакомы, – подтвердила Юлиана и добавила, кивнув в сторону понятого: – И того пожилого старика тоже не знаю.

Толстячок неожиданно взорвался:

– Какой я тебе старик, прошмандовка!

– Я попрошу соблюдать взаимную вежливость! – воскликнул Кинжалкин.

– Занесите в протокол! Меня оскорбили! – закричала девица.

– А ты унизила мое мужское достоинство!

– Какое достоинство! Да оно у тебя никогда и не поднималось!

– Я вот сейчас как запротоколирую всю вашу сварку и отдам в суд! – пригрозил следователь.

Тут же воцарилась тишина.

– Гражданка Хлобыстер, – продолжил Кинжалкин, – кто этот человек, опознанный вами?

– Это Лев Поликарпович Огурецкий!

– Не слабо! – не удержался я.

– Ну, здравствуй, Левушка! – со змеиной улыбкой обратилась она ко мне.

– Вы узнаете эту гражданку, Лев Поликарпович? – с плохо скрываемым торжеством спросил Кинжалкин.

– Это вы мне? Я никогда не имел такое чудовищное имя, тем более первый раз вижу эту мадам.

– Ах, негодяй, первый раз он меня видит! – истерично завизжала Хлобыстер. – Месяц у меня в доме жил, пил, жрал, ср…, спал, стихи про любовь рассказывал! Говорил, «я президе-ент коммерческой фи-ирмы», жениться предлагал! А потом исчез и упер все, что можно было! Ворюга подлый!

Не дав мне очухаться, ввели еще одну женщину, невероятной толщины и с пугающим макияжем. Это и была моя несостоявшаяся «теща», Елизавета Бадминтоновна Хлобыстер. Она тоже уверенно ткнула в меня сосископодобным пальцем, назвав мерзавцем и проходимцем.

– Он самый, Лева Огурецкий! – заверила она Кинжалкина. – Два года назад целый месяц жил в нашей квартире на Силикатной. Обворовал меня и мою дочь Юлиану, предварительно гнусно и неоднократно побывав под одеялом.

– У кого под одеялом? Уточните, пожалуйста, у вас или у дочери? – попросил я Елизавету Бадминтоновну.

– Не кочевряжься, зятек! – грозно произнесла мамаша и, повернувшись к Кинжалкину, все же уточнила: – У Юлианы, товарищ следователь. Жил с этой дурехой общей жизнью!

В доказательство мамаша вытащила откуда-то из межгрудного пространства фотокарточку и показала Кинжалкину.

– Вот его фотка!

– Откуда она у вас? – спросил Кинжалкин.

– Нашла… – И, помявшись, добавила: – Мне он сразу подозрительным показался. Когда он спал, дай, думаю, погляжу его документы. И вот в портмоне нашла эту фотку и припрятала на всякий пожарный. Вот и пригодилось, Левушка! А как пел, как пел, мамушкой меня называл…

С предосторожностями мне предъявили фотографию – официального стандарта, какие используют для паспорта. Самое ужасное, что пижон в аляповатом галстуке был действительно как две капли воды похож на меня. Тут у меня начали предательски дрожать руки и ноги, я зажал ладони коленками и только так утихомирил тремор.

– Ну, что теперь скажете?

– Я никогда не носил таких уродливых галстуков, – презрительно ответил я своим мучителям. – А вас, гражданка, даже под страхом смертной казни я никогда не назвал бы мамушкой.

Потом меня истязали, зачитывая бесконечный список украденных вещей: золотая цепочка, подаренная Юлиане к двадцатипятилетию, «с раком», золотая цепочка с кулоном из «лунного камня», золотая цепочка с коммунистической символикой, золотая цепочка с мусульманской символикой, золотая цепочка с крестиком, кольцо с рубином, брошка в виде паука, кулон в виде серебряного таракана на колбасном кругляше, кольцо с завитушками и аквамарином, брошка с вкраплениями бриллиантов в виде жука, серьги золотые, серьги серебряные…

Мне хотелось кричать, выть, броситься на стену, чтобы только остановить этот монотонный голос, как спираль, обволакивающий меня, закручивающий и погружающий в гнилой омут.

Впервые за все время в тюрьме я осязаемо почувствовал, сколько человеческой грязи в этих серо-зеленых казематах следственного корпуса. Ни на вонючей шконке, ни в карцере, ни у параши не было столько дерьма, как среди этих подлых и алчных людишек.

…Но на этом опознание не закончилось. Елизавета Бадминтоновна вытащила еще одну фотографию. На этот раз Я был снят вместе с ненаглядной Юлианой: она в купальнике, лопающемся на ее телесах, Я – в полосатых трусах; стоим по колено в мутной луже и, судя по выражениям лиц, очень довольны собой.

– Что это за болото? – без всякого интереса спросил я.

– Это Москва-река! – с сарказмом ответила «невеста».

– Надо же было так снять… И кто это снимал?

Кинжалкин обрадовался:

– А вот сейчас и увидите!