Куплю любовницу для мужа (СИ)

Это вообще Гордей или какой-то незнакомец, который просто похож на него?

— Представь себе: не могу. Глупо, да? Я даже искал слова в интернете. Ну скажи, что я идиот.

— Ты идиот, Гордей.

— Спасибо. Заслужил. Я нашел стихи для тебя. Может быть, это звучит по-детски, но кто-то сумел подобрать слова вместо меня.

Гордей так волнуется, что его голос дрожит. А мне почему-то смешно. Наверное, потому что я никогда его таким не видела. Даже когда он делал мне предложение выйти за него замуж. Если бы кто-то попросил охарактеризовать моего мужа одним словом, я бы, не задумываясь ответила:

— Уверенность в себе.

И вдруг эта железобетонная уверенность куда-то испарилась. Панцирь лопнул, и через него во все стороны брызжут эмоции. Откуда они взялись у этого сухарика? И если они всегда там были, то как ему удавалось столько лет их давить? И как я умудрилась не заметить их под толстой коркой внешней холодности?

Гордей смотрит мне в глаза и проникновенным голосам читает:

Влюбитесь заново в жену,[1]

Да так, чтоб стало всем завидно.

Возьмите на себя вину

За все морщинки и обиды.

За то, что с вами жизнь прошла

И никогда не изменяла.

Детей взрастила, подняла,

И вам грехи всегда прощала.

За грустный взгляд, за седину

И за печальную усталость.

Влюбитесь заново в жену,

Как в ту, что в юности осталась.

Гордей замолкает, глядя на меня. Еще месяц назад я бы разрыдалась, услышав такое от мужа. А сейчас… внутри меня что-то умерло. Что-то важное. Я молчу, потому что все, что скажу, будет фальшивым. Все не то! Все не так! Да что со мной? Я словно поменялась местами с мужем. И теперь Гордей — это взрыв эмоций, а я — сухарь в ледяном панцире.

Так и не дождавшись ответа, моих слез и благодарности, Гордей вскакивает с кровати, отходит к окну и глухо произносит:

— Знаю, почему ты молчишь. Все не то. Я это чувствую. А как правильно — не знаю. И есть ли вообще это "правильно"? Настюша, я лучше пойду. А ты отдохни перед тем, как окончательно послать меня к черту.

Он идет к двери. И я вдруг понимаю, что именно в нем изменилось: осанка. Многие не понимают, что осанка — это то, что выдает истинную суть человека. Бывают люди, у которых есть все, что принято называть статусным: работа, шикарные дома, элитные машины. Но при личной встрече они кажутся самыми заурядными. И если забрать у них все эти роскошные вещи, которые выделяют их из толпы, то мажоры будут выглядеть, как самые обычные люди. Гордей, наоборот, даже будучи студентом, уже выглядел, как успешный и состоявшийся человек. Потому что у него была прекрасная осанка: плечи расправлены, гордая посадка головы, подбородок чуть приподнят, взгляд слегка свысока. И из-за этого казалось, что он знает то, о чем пока не догадываются другие. И это знание и делает его успешным и особенным в нашем мире, где информация — это бог. И те, кто владеют информацией раньше других, и есть хозяева этого мира.

Но сейчас к двери палаты идет не блестящий адвокат с великолепной осанкой, а сгорбленный старик. Даже походка его стала какой-то шаркающей. И на затылке седины еще больше, чем на челке. И вот тут-то у меня внутри, наконец, щелкает. Жалость, щемящая и горькая, когтистой лапой царапает мое сердце, заставляя его дрогнуть. То, что не сделали деньги, сделала жалость. Недаром сказано: "А по-русски любить — это значит жалеть!"

— Постой, Гора! — негромко окликаю его.

— Да? — он оборачивается, и надежда мелькает в его глазах.

— Запри дверь.

Он непонимающе смотрит на меня, но не спорит и поворачивает защелку, запирая дверь палаты.

— Иди сюда, — похлопываю ладонью по кровати справа от себя.

Он бросается ко мне и садится на кровать. Тяну его за руку, заставляя лечь рядом.

— Ты уверена, Настюша?

— Да, только осторожно. Не задень левую половину моего несчастного тела.

— Я буду самым осторожным на свете, — его горячие губы впиваются в мой рот.

Он целует мое лицо, каждый его сантиметр. Медленно спускается вниз и целует шею. Я привычно морщусь. Хотя нет. Почему привычно? Раньше я скрывала, насколько мне это неприятно, а теперь не буду. Кладу руку на его затылок и слегка отталкиваю.

— Что-то не так? — обеспокоенно спрашивает он.

— Да, терпеть не могу, когда ты елозишь губами по моей шее.

— Но раньше тебе нравилось, — растерянно возражает он.

— Нет, Гора. Это нравилось тебе. И ты решил, что все, что любишь ты, автоматом должна любить и я. А меня это всегда раздражало.

— Мне предстоит многому научиться, — шепчет он, спускаясь к моей груди.

— Ты даже не представляешь, насколько многому! Теперь рулить буду я, а ты будешь подчиняться!

— Да, мой генерал!

— Лучше маршал!

— Как скажешь! Я готов каждый день и каждую минуту подчиняться и учиться, — он осторожно прижимает меня к себе, стараясь все время держаться справа.