Куприн

В Приоратском парке толпились обыватели. Куприн подошел к ним и невольно попятился. На жухлой листве, у большого клена, сжавшись в комочек, лежал Яша Файнштейн, убитый выстрелом в упор. «Мировая революция! Вы офицер, буржуй!» – вспомнились ему нелепые вопли несчастного Яши. В последний момент никто из казнивших не принял в расчет того, что Яша Файнштейн еще год назад сидел в психиатрической лечебнице у доктора Кащенко в Сиворцах…

Дома Куприна ожидал вызов в штаб юго-западной армии.

7

Елизавета Морицовна, вздыхая, отыскала старый мундир Куприна и нашила на рукав добровольческий угол. В четвертый раз он надел погоны поручика: до этого была ополченческая дружина, Земгор, авиационная школа. Выбор был сделан за него, и выбор бесповоротный. После встречи с генералами П. Н. Красновым и Глазенапом Куприн дал согласие редактировать газету северо-западной армии «Приневский край».

Белые силы выглядели внушительно. На гатчинском вокзале стояли пять привезенных на платформах танков – ромбические ржаво-серые сколопендры. Подтягивались отставшие полки, формировались новые соединения.

– Взятие Петрограда – вопрос нескольких дней, – убежденно объявил Куприну генерал Краснов.

Но за следующей после Гатчины станцией Балтийский вокзал дорогу белым преградил бронепоезд «Ленин».

– Он уже не раз встречался в наступлении, когда мы приближались к железнодорожным путям, – рассказывал в зеленом гатчинском домике Куприных офицер-доброволец. – И, надо сказать, на нем великолепная команда. Под Волосовом нам удалось взорвать виадук на его пути и в двух местах испортить рельсы. Но «Ленин» открыл сильнейший огонь – пулеметный, и артиллерийский – и спустил десантную команду. Конно-егерский полк обстреливал команду в упор, но она работала чертовски. Под огнем исправила путь, и «Ленин» ушел в Гатчину…

«Ленин»… Бронепоезд носил имя революционного вождя, на приеме у которого Куприн был менее года назад. Тогда он простодушно, мечтал о создании печатного органа, который бы объединил все здоровые общерусские силы. Наивность? Утопия? Бессмыслица?

Теперь на допотопном станке – «верблюде», как называл его Куприн, – с помощью двух наборщиков он печатал яростную антисоветскую газету, в которой твердилось о близкой победе Юденича. В каждом номере появлялись велеречивые сочинения генерала Краснова, писавшего под псевдонимом Гр. Адъ (Град было имя его любимой лошади). «При, Невский край!..» – призывал генерал.

И белые перли, жали. Уже передовые части генерала Родзянки встали под Пулковом, уже был обстрелян у Московской заставы трамвай, уже сверкал, манил близким, золотым карбункулом купол твердыни православия – Исаакиевского собора. Но чем ближе к Петрограду подходили белые, тем яростнее становилось сопротивление. Город теперь назывался «Петроградский укрепленный район». Рабочие и Красная Армия ценой огромного напряжения остановили Юденича.

Полки таяли на глазах, терялся боевой дух, угасала вера. На солдат и офицеров огромное впечатление производила убежденность красных.

– Особенно отчаянно дрались петроградские курсанты, – сообщал Куприну капитан, знакомый еще по Гатчинской авиационной школе. – Они бросались на наши танки с голыми руками, вцеплялись в них, гибли десятками, но не отступали…

Война, которую белые вели против целого народа, была бессмысленной, обреченной. 21 октября, получив подкрепление из Москвы, 7-я и 15-я армии красных перешли в широкое контрнаступление, угрожая заключить в мешок белые части в районе Гатчины. Началась паника, неудержимый откат Юденича в сторону Ямбурга, а затем Нарвы.

Впечатлениями, горькими и страшными, Куприн был сыт по горло. Он видел зверства, кровь, мщение, подлость. Видел, как в пору голода гибли сироты в гатчинском доме призрения, отданные на произвол мужеподобной садистке; видел, как жирные пайки, посылавшиеся из Канады юго-западной армии шоколад, сливочное масло, какао, – текли мимо голодных солдатских и беженских ртов в воровские интендантские чрева; видел, как в ноябрьскую стужу примерзали к полу вагонов и умирали в муках раненые… Теперь неумолимая логика гнала его вместе с остатками разгромленного белого воинства прочь за пределы возлюбленной им России.

Куприн с трудом отыскал семью, затерявшуюся в потоке беженцев, в самом Ямбурге, где «мешочничала» голодная Елизавета Морицовна.

– Как же наши вещи? – спросила она мужа, увидев его с маленьким чемоданчиком.

– Бросил все на произвол судьбы, – ответил Куприн. – Даже двери на ключ не запер. Зачем? Все равно тот, кто захочет, взломает…

– Так-таки не взял с собой ничего?

– Томик Пушкина, фотографии Толстого и Чехова… Кое-что из белья… Даже рукописи не удалось захватить…

Сменяющими друг друга кадрами кинематографа стремительно промелькнули: короткое сотрудничество в «Приневском крае», Ямбург, Старая Нарва, Ревель…

Ворота в эмиграцию открылись Куприну через Хельсинки.

Отступление шестое

Куприн и эмигрантская литература