Куприн на поединке в любви и творчестве

«Как раз в том же году военные гимназии превратились в кадетские корпуса. Сделалось это очень просто: воспитанникам прочитали высочайший указ, а через несколько дней повели их в спальни и велели вместо старых кепи пригнать круглые фуражки с красным околышем и с козырьком. Потом появились цветные пояса и буквы масляной краской на погонах.

Это было время перелома, время всевозможных брожений, страшного недоверия между педагогами и учащимися, распущенности в строю и в дисциплине, чрезмерной строгости и нелепых послаблений, время столкновения гуманного милютинского штатского начала с суровым солдатским режимом».

В данном случае не стоит думать, что Куприн приветствует гуманные милютинские начала, породившие в изобилии Грузовых, и порицает суровый солдатский режим. Армия особый организм, и военная служба особая служба. Она не может основываться на свободе от чести, совести и достоинства и подчинении Грузовым, которые тут же заполняют то, что упускают так называемые гуманисты в дурно пахнущих одеждах. Она должна основываться на строжайшей дисциплине и строжайшем повиновении командирам, а не неформальным лидерам типа Грузовых, по опыту как правило превращающихся во время войны в первых предателей и изменников Родины.

Д. А. Милютин

Куприн показывает, кто преподавал в военных гимназиях… Вот один из таковых – Фиников:

«Ставя отметки, он терпеть не мог середины – любимыми его баллами было двенадцать с четырьмя плюсами или ноль с несколькими минусами. Иногда же, вписав в журнал круглый ноль, он окружал его со всех сторон минусами, как щетиной, – это у него называлось “ноль с сиянием”. И при этом он ржал, раскрывая свою огромную грязную пасть с чёрными зубами.

Про него между кадетами ходил слух, что он, производя какой-то физический опыт, посадил свою маленькую дочь в спирт и уморил её. Это, конечно, было мальчишеским враньем, но в Финикове и вправду чувствовалось что-то ненормальное; жизнь свою он кончил в сумасшедшем доме».

Ну а что же в суворовском? На всю жизнь запомнились многие и многие преподаватели. Это были люди высочайшего долга и такта, и, что очень важно, высочайшей подготовки. На всех сборах выпускников мы всегда вспоминали своих преподавателей, офицеров-воспитателей, своих ротных командиров, своего начальника училища – Калининского суворовского военного – генерал-майора Бориса Александровича Кострова. Особенно памятны мне и офицер-воспитатель майор Семён Степанович Соколов, участник Великой Отечественной войны, как моему сыну памятен его офицер-воспитатель майор Владимир Анварканович Джакинбаев, участник боевых действий в Афганистане. Это были люди долга и чести, это были настоящие офицеры. Не то что всякие Финиковы, воспитатели этаких вот Грузовых, ярко показанных Александром Ивановичем Куприным.

Иными были в суворовских училищах и учителя. Преподавателем русского языка и литературы Зинаида Павловна Белова в бытность мою суворовцем была совсем ещё молодой, но уже тогда могла, если надо, построить взвод, если надо, добиться дисциплины и порядка, потому я был очень рад, когда привёз сына уже не в Калининское, а Тверское суворовское военное училище и узнал, что Зинаида Павловна по-прежнему преподавала там. То же самое могу сказать и о своей преподавательнице математики Галине Петровне Чернышовой.

Ну а что касается нас, суворовцев, то ведь и мы были не ангелами. До сих пор вспоминается один досадный, даже, можно сказать, постыдный случай на уроке немецкого языка.

Кто придумал «подшутить» над преподавательницей, потом и сами суворовцы вспомнить не могли.

Иностранный язык в училище изучали гораздо более глубоко и серьёзно, чем в обычных школах. Семь уроков в неделю! Каждый день один урок, а в один из дней даже два урока. Вот и получалось семь академических часов.

Из этих семи академических часов два или три часа выделялись на военный перевод. Уроки по военному переводу вёл подполковник Шахнович, автор толстенного учебника, по которому занимались не только суворовцы, но и курсанты всех военных училищ.

А вот обычные уроки вела молодая женщина, высокоподготовленная, в меру строгая, но в то же время чуткая и внимательная. Одна беда. Была она некрасива – лицо вытянутое, даже чем-то напоминающее лошадиное. Ну и называли её, иной раз между собой суворовцы, особенно нахватавшие двоек по немецкому языку, genosse Pferd, то есть товарищ лошадь.

Почему товарищ лошадь?

Дело в том, что существовали строгие правила начала занятий. Когда учитель входил в класс, заместитель командира взвода командовал:

– Встать! Смирно!

И докладывал:

– Товарищ преподаватель, четвёртый взвод четвёртой роты к проведению урока готов. Отсутствуют…

Ну и называл своё воинское звание – суворовец, вице-сержант или старший вице-сержант. В некоторых ротах докладывали преподавателям суворовцы, дежурные по классу.

Учитель говорил:

– Здравствуйте, товарищи суворовцы!

– Здравия желаем, товарищ преподаватель! – стройным хором отвечал взвод.

На уроках немецкого всё это произносилось по-немецки. Всё, в том числе и доклад, произносилось именно на иностранном языке.