Куприн: Возмутитель спокойствия

Подобных свидетельств немало. Если их обобщить, получается, увы, что к тому времени Куприн был почти ослепшим, впавшим в детство стариком. «Я встретил его в последний раз в Париже... — рассказывал Вадим Андреев, сын Леонида Андреева. — Он шел мне навстречу по улице — больной, небрежно и бедно одетый, по-стариковски шаркая ногами в каких-то домашних шлепанцах. Он посмотрел на меня, стараясь припомнить, кто перед ним. Но не смог. Я напомнил. “Да-да, — как-то жалко улыбнувшись, ответил он. — Не найдется ли у вас пяти франков?”»[393].

Чаще его водила прогуляться Елизавета Морицовна. Тэффи вспоминала:

«Как-то я встретила их на улице.

— Здравствуйте, Александр Иванович.

Он смотрит как-то смущенно в сторону.

Елизавета Маврикиевна сказала:

— Папочка, это Надежда Александровна. Поздоровайся, протяни руку.

Он подал мне руку.

— Ну вот, папочка, — сказала Елизавета Маврикиевна, — ты поздоровался. Теперь можешь опустить руку»[394].

Однако главное в истории возвращения Куприна на Родину до сих пор ускользало. Лишь относительно недавно стали известны воспоминания Петра Пильского, бывшего верного манычара, жившего в эмиграции в Риге. Петр Моисеевич печалился, что в 1936–1937 годах их переписка с Куприным стала совсем вялой, потом пошли письма, написанные рукой Елизаветы Морицовны и ею же подписанные «А. Куприн». Чаще Пильский узнавал о Куприне уже от других и однажды услышал от Шмелева рассказ о том, как Александр Иванович чуть не умер, будучи у него в гостях. Сидел себе, участвовал в общей беседе, вдруг побледнел, голова упала на грудь, на лбу выступили крупные капли пота. Шмелев и Елизавета Морицовна бросились искать пульс. Шмелев дал ему лавровишневых капель, потом наудачу влил в рот рюмку рома. Александр Иванович очнулся, попытался обратить все в шутку. «А вкусный ром, — прошептал он, — нельзя ли еще?»

«Врачи определили, — писал Пильский, — что, помимо слепоты, у Куприна склероз мозга и склероз сердца. Елизавете Морицовне, после случая у Шмелева, доктора сказали:

— Вы должны быть готовы ко всему, готовы каждую минуту. Это (т. е. смерть) может случиться совершенно неожиданно»[395].

Зачем же строить версии и гипотезы? Александр Иванович столько раз говорил: если буду знать, что точно скоро умру, поеду домой. Жена и дочь просто выполнили его волю.

Другой вопрос, зачем это было нужно советскому правительству. Здесь проще строить предположения. Политика и еще раз политика. Летом 1936 года не стало Максима Горького, этой огромной «моральной победы советской власти»: Алексея Максимовича убедили вернуться на Родину из эмиграции, и он успел немало сделать для государства. Горький болезненно переживал то, что в СССР предали забвению его коллег-знаньевцев, и Куприна в частности. Он содействовал возвращению из эмиграции Петрова-Скитальца, который, едва приехав в Москву, выступил на 1-м Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году с докладом «Эмигрантская литература». Среди прочего он упомянул «высокоталантливого» Куприна, его судьбу назвал «печальной» и коснулся «Юнкеров»: «серо, бледно и вымучено».

После смерти Горького ходило столько темных слухов, велось столько приглушенных разговоров о литераторах и журналистах, исчезавших на Лубянке, что возвращение блудного «белоэмигранта» Куприна, конечно, могло послужить хорошим, позитивным противовесом. Советский драматург и киносценарист Александр Константинович Гладков, узнав о приезде Куприна в Москву, записал в дневнике: «Это тоже неплохая декорация к происходящему спектаклю, вместе с папанинцами и Полиной Осипенко»[396]. Мефистофель-Горький, некогда втянувший начинающего Куприна в большую политику, и после смерти тянул его за собой. Сначала в Москву, к коммунистам, а потом и в могилу. Гипербола, конечно, но каков сюжет!

По большому счету наш герой для своего прощения ничего не предпринимал. Нужно было ведь как-то выказывать свою лояльность к советской власти, например, сотрудничать с советской и просоветской прессой, как это делал, к примеру, упомянутый Петров-Скиталец. Художник Иван Яковлевич Билибин, приятель Куприна, расписывал советское посольство на рю Гренель патриотическим панно «Микула Селянинович». В сентябре 1936 года он уехал. Ксения Куприна вспоминала, что родители ходили прощаться с Билибиным, тот был совершенно счастлив, и Александр Иванович вдруг выпалил: «Боже, как я вам завидую!» На что Билибин сказал, что начнет хлопотать о такой же милости для Куприна. И хлопотал, и выступил поручителем. Не последнюю роль сыграло и ходатайство Алексея Николаевича Толстого, который после смерти Горького возглавил Союз советских писателей. Как помним, Толстой еще в 1923 году настаивал на том, что нужно вырвать Куприна из эмигрантского болота.

Трудно сказать, когда именно начались переговоры. Официальные факты таковы: 7 августа 1936 года посол Владимир Петрович Потемкин, будучи в Москве, обсуждал вопрос возвращения Куприна со Сталиным. Некоторое время спустя, 12 октября, доложил об этом разговоре наркому внутренних дел, секретарю ЦК ВКП(б) Николаю Ивановичу Ежову в записке: