Курбский

Мишка Шибанов, стременной, пришел к князю в новой рубахе и желтых сапогах. Его конопатое лицо было смущенно, волосы смазаны конопляным маслом и причесаны на пробор. Он пришел просить разрешения жениться на паненке Александре — служанке княгини Марии. Курбский сидел во дворе на сосновой колоде, когда перед ним предстал принаряженный Мишка с этой неприятной просьбой. Во-первых, без жены Курбский не мог этого решить; во-вторых, Александра Семашкова была хоть и бесприданница, но шляхтенка; в-третьих, ей было всего пятнадцать лет; в-четвертых, если Мишка женится, то попросит выделить ему земли и уйдет со двора. Может быть, он этого и хочет: затаил обиду за смерть Василия Шибанова, дяди своего? Курбский зорко и подозрительно глянул — нет, Мишкино лицо было полно простодушия и верности; конечно, он волнуется: любит, наверное, эту девочку.

— А меня, значит, бросаешь? — спросил князь.

Мишка вытаращил глаза:

— Пошто «бросаешь»? Я как был при тебе, князь, так и хочу быть.

Нет, Мишка не лукавил, и Курбский сам удивился, как стало ему легко.

— Ладно, княгиню Марию спросим — это ее боярыня.

Он сидел и щурясь смотрел, как встает из-за тына чистое апрельское солнце.

2

Король Сигизмунд-Август одарил князя Курбского землями, простил ему строптивый нрав и неподчинение судебным постановлениям и не выдал его Ивану Московскому, несмотря на неоднократные требования царя, хотя от этого страдала высшая политика. Но Андрей Курбский презирал короля. За его равнодушие к вере, за уступки магнатам, за разврат, суеверие и нерешительность в военных делах. «У Сигизмунда много итальянской крови», — усмехаясь, говорил старый Ходкевич. «Но это не оправдывает Сигизмунда — король не должен быть рабом своих страстей, потому что от него зависят сотни тысяч судеб», — думал Курбский. И когда ночной гонец из Вильно привез весть о смерти Сигизмунда, он не огорчился. Гонец — шляхтич из рода Радзивиллов — был послан на Волынь Григорием Ходкевичем, чтобы объединить силы протестантов и православных в борьбе против католической партии. Ходкевич звал всю волынскую знать в Вильно на литовский сейм. Гонец рассказывал, что король умер, окруженный наложницами и гадалками, истратив и свои, и государственные деньги до последнего гроша: когда обряжали его для похорон, то не нашли даже перстня, чтобы надеть ему на палец. Говорят, что в Краков спешно съезжаются к папскому легату кардиналу Коммендоне[156] сторонники католической партии — Альберт Ласский, Андрей Зборович[157], епископ Киевский Николай Паца[158], а также ректор иезуитского коллегиума Станислав Варшавецкий[159] и другие иезуиты. «Мы не хотим видеть на престоле фанатика католика вроде Карла Девятого[160], устроившего варфоломеевскую бойню, — говорил гонец, — лучше послать в Московию и просить Ивана или его сына Федора взять Литву под свою руку!»

Они сидели в столовой, еле брезжило за листвой летнее спящее небо. И странно, Курбский смотрел на лицо Марии, которая тоже встала и вышла к ним, и ему было почти безразлично, что говорит этот усталый и ожесточенный человек. Хотя в случае смены власти в худшую сторону он, Курбский, может лишиться не только имущества, но и жизни: Иван Московский его не забыл. Но он смотрел на тонкое лицо, матовое, невозмутимое, в светлые глаза, в зрачки, в нечто таинственно впускающее его, как впускают ночью в осажденный замок беглеца из другой страны. «Есть слухи, — сказал гонец, — что русские собрали огромные силы дня вторжения в Ливонию. Скоро, наверное, гетман пошлет гонцов собирать войско для защиты Литвы. Я, если разрешит княгиня, отдохну у вас до рассвета и поскачу дальше — время не ждет!»

Когда гонца увели спать, они остались вдвоем. Они сидели и размышляли об услышанном; незаметно рассветало, но ни одна птица еще не проснулась.

— Не хочется мне ехать что-то! — сказал он и запнулся: «Она подумает, что я боюсь, как тогда, когда я бежал…» Она не ответила, и он нахмурился. — Я не боюсь — с шестнадцати лет я водил людей в бой, просто не хочу с тобой разлучаться.

«С женщинами так не говорят откровенно, но с ней я говорил и буду говорить».

— Подождем, что будет, — сказала она. — Надо укрепить Миляновичи: когда ты уедешь, твои враги осмелеют. Я переведу несколько верных слуг из своего имения.

— Осмелеют, верно… Поэтому мне и не хочется бросать тебя здесь. Тебе надо пожить пока или у себя в Турине, или у княгини Анны в Литве.

— Нет, нельзя бросать этот дом. Я останусь здесь.

— Ты поедешь к княгине Анне Гольшанской. Кстати, часть дороги мы проедем вместе. Ты не останешься здесь одна!

Он повысил голос, но она посмотрела ему в лицо прямо и холодно. Это ею рассердило.

— Слышишь? — повторил он.

Она пожала плечами. За посветлевшим окном чвиркнула в лиловой листве первая птаха.

— Подождем, что будет, — повторила она. — Твои друзья так или иначе, но поедут в Литву через Ковель. Корецкие, Острожские… Я не люблю Константина Острожского, но что поделаешь…

Курбский удивился: как можно не любить Константина?

— Почему? — спросил он.