Курдский князь

Несмотря на этот прием, который европеец почел бы счастливым предзнаменованием, курдский князь приближался к концу своего бурного поприща, и я в немногих словах окончу мой рассказ. Но прежде всего я прошу заметить, что рассказ этот не вымысел. Все, что я рассказала о курдах и об их князе, слышала я от жителей страны, подверженной их набегам. Я лично была знакома с Мехмет-беем, и получила от него обещание, что мои стада не будут тронуты его шайкою, в то время как все окрестности будут преданы грабежу. Несколько месяцев спустя я узнала, что Мехмет схвачен и что он умер. От чего? не сумели мне сказать. Погиб ли он от той безмерной печали, которую англичане называют broken-heart? Не знаю. Достоверно лишь то, что до восшествия на престол султана Абдул-Меджида, захваченные в плен бунтовщики часто кончали таким образом. Но возвратимся к нашему рассказу.

Я была в Константинополе, когда туда прибыли Мехмет и Габиба; курдский шейх, с которым я познакомилась по случаю поручения этой последней, известил меня об их приезде и о том, что Габиба с удовольствием примет меня у себя. Это приглашение в покровительственном тоне удивило бы меня в Европе, но я довольно хорошо знала Восток и могла догадаться, что почтенный шейх передал мне по-своему слова Габибы. Я отправилась во дворец, где поместили Мехмета, и нашла там Габибу, окруженную множеством невольниц всех цветов. Их скучные лица ясно доказывали, что между ними нет фаворитки. Габиба показалась мне такою же грустною и прекрасною как в деревне, где я ее видела в первый раз; но в ее взгляде, в звуке ее голоса, во всем ее существе выражалось какое-то спокойствие, какая-то покорность судьбе, которых я прежде в ней не замечала. Прежнее, тревожное выражение ее лица исчезло. Казалось, ей не оставалось ни надежд на будущее, ни страха. Она поблагодарила меня за хлопоты об ней и за мое посещение. «Общество женщины одной веры со мною, одного круга, мне особенно нужно теперь, — сказала она с милою улыбкою: — оно поможет мне войти снова в общество, с которым я два года уже разлучена, и где все мне покажется чуждым, и обычаи, и чувства».

Я спросила ее о ее намерениях относительно будущего.

— Я пойду в монастырь, как только получу на это позволение от отца. Но я не знаю, сколько времени пройдет еще до моего соединения с семейством. Покуда, я должна остаться с беем.

Я долго оставалась с Габибой, тщетно стараясь ее утешить. Опасность, угрожавшая Мехмет-бею, не давала ей ни минуты покоя, и еще больше терзали ее заботы другого рода. Зная характер бея, она не смела надеяться, чтобы он раскаялся в своей прежней жизни. «Он добр, — говорила она, — он великодушен, чувствителен, правдив, но понятия о Боге, о бессмертии души, о наказаниях и наградах вечной жизни, совершенно чужды его уму. Итак, я расстанусь с ним навеки, и эта ужасная мысль отнимает у меня всякую надежду, колеблет во мне веру в милосердие Божие, заглушает во мне любовь к Создателю».

Она поблагодарила меня за мое сердечное участие в ее горе просила меня навещать ее почаще, и насилу отпустила меня от себя. Я действительно часто посещала ее, и хотя она не предавалась более при мне порывам отчаянья, я ясно видела, что ее бедное сердце все еще находится во мраке, что перед нею еще не блеснул луч надежды.