Конечно, я много об этом думал. Во-первых, это Колтрейн. Во-вторых, две рок-группы: Emerson, Lake and Palmer – они мне всегда нравились, и Henry Cow[88]. Сейчас мне нравится слушать «новую волну». Трудно сказать, что оказало на меня влияние из традиционного джаза, – боюсь, почти ничего. Я относительно молод, принадлежу к тому поколению, которое формировалось в шестидесятые, и для меня джаз – во всяком случае, то, что из него делали средства массовой информации, – это мертвящая скука огромных полуэстрадных оркестров. Джаз тогда воспринимался как эхо, как отголосок давно ушедшей эпохи.
А. К.:
Представь себе, что у тебя неограниченные финансовые и организационные ресурсы.
С. К.:
Прекрасно!
А. К.:
Что за проект ты придумаешь?
С. К.:
Я обожаю огромные проекты. Я бы взял, скажем, пять-шесть симфонических оркестров, выставил бы их на сцену площадью пять квадратных километров, все это усилил бы, добавил бы кучу электроники, пригласил бы тридцать-сорок солистов – музыкантов, которых я люблю и уважаю, – Брэкстона, Паркера, Беннинка[89]. Чекасин бы дирижировал профессиональным хором, для которого я бы написал музыку. Я хочу действа подлинно глобального масштаба, того, что Скрябин называл «тотальная гармония». Я хочу метафизики тотального единства, хочу приблизиться к мистерии. Я обожаю мистерии, обожаю сам дух этого древнего ритуала. Все это, впрочем, совершенно нереально, хотя, если фонд Гуггенхайма даст мне грант, я готов отправиться в Париж поработать с несколькими оркестрами, хорами и солистами.
А. К.:
Банальный вопрос. Какова идеальная группа, в которой ты хотел бы играть?
С. К.:
Не знаю… С Чекасиным бы поиграл… Кто еще? Мне очень нравится Беннинк. Чекасин, Беннинк и я – пожалуй, достаточно. Необходимый минимум.
А. К.:
Какое место та музыка, которую ты делаешь, занимает в мировой культуре?