Курьер

– Обязательно позвоню, – обещал я, отвечая на рукопожатие.

Семен Петрович дружески похлопал меня по плечу.

– Эх вы, молодые, зеленые! – отечески произнес он. – Ничего, перемелется – мука будет.

– Конечно, будет, – согласился я.

Семен Петрович улыбнулся и потянул Катю за рукав.

– Пойдем, Катюша.

Катя исподлобья взглянула на меня. Не знаю почему, но в тот момент я вдруг ясно понял, что мы никогда больше не увидимся с ней. Я понял также, что и она думает об этом.

– До свиданья, Катя.

– До свиданья, Иван.

Я смотрел им вслед. До тех пор, пока их фигуры не растворились в темной глубине бульвара. Был двенадцатый час ночи.

Сергей Степанович Воробьев нисколько не удивился моему позднему визиту. Напротив. С укором в голосе он проговорил:

– А я уже думал, что ты не придешь. Что ж ты?

– Я не мог. Занят был, – ответил я.

– Ладно… Ты как раз вовремя… – сказал Воробьев.

Последовав за ним, я вошел в знакомую комнату, и свет не скрытой абажуром лампы ослепил меня после темного коридора. Сергей Степанович мигом выключил ее и, пройдя к окну, отворил его настежь. Холодный свежий воздух, словно вода в пробоину тонущего корабля, потоком ворвался в комнату. Озадаченный происходящим, я хотел было спросить, что все это значит, но Воробьев, будто догадавшись, приложил палец к губам и поманил меня к окну. Я подошел.

– Смотри – ровно в полночь… Вон то окно – напротив, – шепотом произнес он, указывая в сторону противоположного дома.

Я взглянул на часы – до полуночи оставалось не более двух минут. Улица под нами казалась бездонным ущельем. Редкие фонари плыли над мостовой. Где-то шумели моторами автомобили. Мне стало не по себе. Я почувствовал, как бешено забилось в груди сердце, и подумал, что сегодня оно перевыполнит свою норму ударов.

Но в то же мгновение, забыв обо всем на свете, я увидел, как засветилось окно напротив.

– Вот, смотри, – схватил меня за руку Сергей Степанович и, сейчас же бросив ее, припал животом к подоконнику.

Свет был неяркий, бледно-зеленый. Как в море на небольшой глубине или в аквариуме. Мне даже почудилось, что сейчас откуда-нибудь сбоку, из-за стены, выплывут золотые рыбки с черными хвостами. Но рыбки не выплыли. Вместо них появилась женщина в голубом платье с гусиным пером в правой руке. Она показалась мне хрупкой и прекрасной, как фарфоровая статуэтка. Не спеша прошла она по комнате и присела к столу у окна, так что лицо ее теперь было обращено к нам. На столе лежали листы бумаги, и, обмакнув перо в невидимую чернильницу, она записала что-то на одном из них. Потом, отставив руку с пером в сторону, женщина подняла лицо и задумалась. Ее волосы рассыпались по плечам, и, хотя увидеть ее глаза на таком расстоянии казалось невозможным, мне почудилось, что они направлены прямо на нас.

– Какая красивая! – непроизвольно вырвалось у меня.

– Инопланетянка, – лаконично и уверенно пояснил Сергей Степанович.

– Как – инопланетянка? – удивился я.

– Ну, как, как? Как бывает? Очень просто.

– Что же она здесь делает? – настаивал я.

– Ничего не делает, – проговорил Воробьев, не отрывая глаз от незнакомки, и продолжал: – Их корабль потерпел крушение. Все члены экипажа погибли. Только она спаслась. Приняв образ земной женщины, она загипнотизировала начальника паспортного стола и, получив московскую прописку, поселилась в этой квартире. Каждый вечер, ровно в полночь, пытается выйти на связь со своими, чтобы они прилетели и увезли ее отсюда к чертовой бабушке. Да, видать, что-то у них там не срабатывает.

Я, прямо скажем, сильно усомнился в версии Сергея Степановича. Но он изложил ее столь решительным тоном, что я не отважился ему возражать. Правда, я все же обронил неуверенную фразу:

– Кажется, рассказ такой был. Фантастический…

Но на это Сергей Степанович ответил:

– Жизнь неизмеримо мудрее и неожиданней любой фантастики! – И он хотел еще что-то добавить, но тут его прервал хриплый голос из соседнего окна:

– Чего ты там плетешь, Степанович?! Какая инопланетянка?! Начальника паспортного стола загипнотизировала!!! Поди загипнотизируй, его! Тебя так загипнотизирует! Трехнутая она – вот кто! Ино-о-опланетянка!!! Смех!

Воробьев даже опешил на мгновение, а потом закричал:

– Синицын? Ты? Ты чего? Ты куда смотришь?!

– Туда же, куда и ты, – рассудительно ответил Синицын. – Я уже с полгода это оконце караулю. Все жду – может, она свет позабудет выключить, когда раздеваться начнет. Баба уж больно хороша!

– Как не стыдно! – вдруг заверещал тонкий женский голосок из окна справа. – Как не стыдно такое говорить! Как вас земля только носит! У женщины несчастье: несколько лет назад погиб любимый человек – полярный летчик, – спасая пропавшую экспедицию, пожертвовал собой ради других. У нее осталось подвенечное платье, которое она надевает каждую полночь и пишет ему письма… А вы такое говорите!

– Вот те на! – воскликнул Сергей Степанович и высунулся так, что чуть не вывалился из окна.

Но в ответ откуда-то уже совсем издалека мужской голос решительно объявил, что все это чепуха, что женщина поэтесса и пишет в полночь гусиным пером для вдохновения.