Курьер из Стамбула

— Ты поезжай-ка, брат, с полковником своим поговори. С Себряковым. Может, что и придумаете вместе. Если надобно будет, я к полковнику Каркателю съезжу, в Кексгольм. Он начальник наш общий бригадный. Его попрошу.

— Что скажу-то я Сидору Ивановичу? Что воевать не может сотник Лощилин? Срам! — головой замотал казак.

— Срам воевать с крестьянами мирными, кои вдруг заместо врагов сделались. Ты что думаешь, мне сие занятие по душе? — строго спросил Веселовский.

— Да знаю; что нет.

— Вот и обскажи атаману своему все как есть! Жену обрел, сына собственного в плен взял, что ж теперь-то?

— Ладно, — казак поднялся, — спаси Бог на добром слове твоем. Так и сделаю. Может, и уберет атаман наш меня от греха лишнего.

И в правду, выслушал Сидор Себряков своего сотника верного. Задумался. Долго бороду гладил густую, с проседью. Молвил:

— Вот что, Данила, я удумал. Обоз я на Дон отправлять собирался. С ним и пойдешь. Казаков раненых до городков наших сопроводить надобно. А то помрут в госпиталях военных, залечат их насмерть лекари. На Дон им нужно. Старики наши травами да настоями разными выходят. Заодно и добычу воинскую казачью доставите. Потому, — атаман припечатал стол ладонью широкой, — пойдешь с ними. С охранением. И женка твоя с сыном на Дон поедут. Посему быть, сотник. Исполняй наказ атаманский.

В пояс поклонился ему Лощилин.

— Век не забуду благодати вашей, Сидор Иванович.

— Погодь благодарить-то, — усмехнулся в бороду хитро. — Не навсегда отсылаю. На Дону пополнение соберешь, заместо раненных да погибших, по весне следующей, может, и понадобится. Сам и приведешь тогда. А может, и война кончится. Давай, Данила, на-конь, обоз собирай. Бумаги я у генерала Фермора справлю.

— А коль прознают, что сын-то мой, навроде б, чухонец пленный?

— Аль запамятовал, Данила, — посерьезнел атаман, — как предки наши завещали, что с Дону выдачи нету? Мы, казаки, сильны тем, что хоть и подданные царицы нашей, но вольностями дорожим своими. Как круг решит, так оно и будет. А на войне закон — слово атаманское. И в дела наши унутренние ни генералы, ни воеводы царские не лезут. Не указ они нам. Иди, сполняй то, что сказано.

— Спасибо, атаман. — Еще раз поклонился казак и, окрыленный, из избы вылетел опрометью.

Эх, вовремя уезжал Лощилин. Попрощались они с Веселовским по-братски, обнялись на прощание. Матушка Алешина всплакнула, как водится. Казаки остававшиеся столпились, весточки атаману своему совали — родным на Дон передать.

— Свидимся ли вновь, капитан? — загрустил казак.

— Уж чего-чего, а года без войны не бывает. Хорошо в России нашей матушке! Где-нибудь да дерутся, — отшутился Веселовский. — А коль война, дак разве без нас обойдутся, Данила?

Еще долго стоял капитан, обняв свою матушку, все вослед смотрели, руками махали. Миитта на санях крестьянских, скарбом нехитрым груженных, отъехала, а сын с отцом верхами. Путь их лежал в крепость Кексгольмскую, где обоз казачий собирался. Лощилин тож часто оборачивался, с коня кланялся, шапку сняв. За него остался над казаками старшинствовать Епифан Зайцев.

А война «малая» в поисках да партиях продолжалась.

От Олонца тучей грозной ворвался на земли чухонские атаман Иван Матвеевич Краснощеков. Растеклись казаки да калмыки ручейками тонкими по тропинкам лесным, в снегу протоптанным. Врывались в деревни, огню все предавали. Жители спасались заранее. На лыжах, прямо по сугробам шли. Крупный скот с собой в лес забирали, птицу домашнюю да овец со свиньями бросали. Да далеко уйдешь-то по снегу глубокому?

Сам Краснощеков по дорогам ехал, есаулами верными окруженный. Седьмой десяток шел атаману. Навоевался уж за всю жизнь-то. Среди ногаев диких, что усмирять ходил не раз Иван Матвеевич, прозвали его «аксаком», «хромым чертом-шайтаном». Погуляли всласть казаки по ногайским улусам. Пограбили. Раз привел атаман на Дон, с набега очередного, женщин почти десять тыщ. Казакам жениться надобно было.

Рядом с Краснощековым ехали суровые и раскосые сотники калмыцкие, пощады не знавшие. Халаты грязные поверх кольчуг звенящих надеты, сабли кривые ногайские бьют по бедрам, колчаны тяжелые со стрелами болтаются. В сполохах сабельных, в криках гибельных сливались визги воинов калмыцких с могучим казачьим:

— Руби их в песи!

С налету сжег бригадир Краснощеков 185 дворов, побил до ста человек крестьян, да семьдесят в полон взял. При погосте Кидежском на отряд большой шведский нарвались. Малолеток новобранцев да мужиков с ружьями до пятисот человек было — так в рапорте указали. В доме большом деревянном засели они, отстреливаться начали. Одного казака застрелили, троих есаулов и еще девять казаков поранили. Окружили дом тот казаки с калмыками, обложили со всех сторон.

Две роты гренадерские им в сикурс подошли. А затем уж подожгли и выходить живыми не позволяли. Опосля погибших насчитали 315 человек, а многих и