Курьер из Стамбула

А зимой четырнадцатого года случилось еще одно сражение на реке Стор-Кюро, и больше никаких вестей уже не было ни от мужа, ни от майора Фианта. Да и русские вошли в южный Саволакс. Финны сначала прятались в лесах, уводили скот за собой, ожидая грабежа и разбоя от пришельцев. Слишком красочные рассказы приносили с собой беженцы о зверствах русских в первые годы Великой Северной войны. Однако русские вели себя добропорядочно, кроме, разве что, казаков. Этих бородатых всадников в высоких шапках боялись все, как чудовищ. Разбойный свист заставлял леденеть кровь, когда с нескольких сторон влетали они в деревню. Казачьи кони легко преодолевали быстрые ручьи и выносили седоков прямо к домам, лишая крестьян их привычной защиты, что они видели в водных преградах, окружавших хутора. Влетали, набирали все, что им было надобно, и стремительно исчезали. Главное — успеть спрятаться. Казаки по обыкновению долго не задерживались, хуже, если они становились на постой — на ночь, а то и на две. Тут уж они шли из дома в дом, рыскали по амбарам да сусекам, собирая добро и припасы. После выносили все к центру деревни или хутора. Здесь их поджидал атаман, строго следивший, чтоб никто из своих ничего не прикарманил. Все у казаков делилось между собой поровну. Реквизировали подводы, на них грузили все награбленное добро, забирали скот, какой потребен был им, затем двигались в путь неторопливо. Коли было не увести скот по зимней худой дороге, так и перебить могли весь. Из озорства. Стариков и старух, детей малых не трогали. А вот мужиков внимательно осматривали, опрашивали через толмачей-карел — есть ли оружие, не числится ли кто в шведской армии. Если находилась фузея али пищаль какая в доме или просто мужик не понравился, могли забрать с собой. Что потом с ним сталося, — уже никто и не знал. Женщинам казакам лучше на глаза было не попадаться. Кто с дитем малым али старая, еще ладно, а так и утащить куда могли, снасильничать. Правда, со временем казаки перестали грабить, успокоились.

Финны остерегались их, конечно, но попривыкли. Некоторые солдатки, видя, что казаки не такие уж теперь и злодеи, со страхом, но и любопытством, схоронившись где-нибудь, поглядывали на ловких, молодых рубак, что вечером лихо отплясывали с саблями или задушевно пели в кругу. Бабы-то ведь истосковались по мужской руке да по ласке.

После взятия Нейшлота грабежи и поборы, реквизициями называвшиеся, вообще прекратились, ибо русское командование собиралось присоединить эту часть Финляндии к Империи. В деревнях часто вставали на постой регулярные части — пехота да драгуны. Имения начали раздавать русской аристократии, те обживались, крестьян даже своих начали перевозить из России. Жизнь постепенно стала походить на мирную. Русские помогали зерном для посева, да и солдаты, соскучившиеся по работе крестьянской, часто вызывались помочь, особенно вдовам, — сено покосить, пашню поднять али дерево срубить да свалить.

В ту пору, в пятнадцатом году, на Иванов день, и родила Миитта. Кто был отцом ребенка, то неведомо. Сама она не признавалась, да и люди помалкивали, вслух при ней не говорили. Хотя иногда и шептались промежь собой. Может, кто снасильничал, а может и по желанию сошлась девка с кем-нибудь — с казаком аль с драгуном Тобольского полка, квартировавшего в их провинции. А может, кто из соседей утешил Миитту. Сохла ведь. Замужем вроде бы как и была, да не была. Кое-кто грешил на старого зажиточного Юкку Укконена. Юкка имел в собственности несколько гейматов, сыновья его погибли иль пропали, как Матти Ярвинен, у него и батрачила Миитта после того, как русские отобрали ее казенный надел в пользу полковника Андрея Чернышева, брата Выборгского коменданта Григория Чернышева. Но правды не знал никто.

Кабы земли Саволакса оставались под шведской короной, ждало бы Миитту суровое наказание. Посколь сведений достоверных о смерти мужа не было, признали бы ее виновной в прелюбодеянии. До 1709 года за это судили строго. Если грех случился, то в первую очередь суд смотрел с кем. Коли с холостым мужчиной согрешила, виновную ждал штраф в 80 талеров. А такую сумму заплатить не мог никто. Солдатское жалование было 5 талеров в год! А раз не платишь, то секли розгами. Приговоры были очень суровы — «до десяти раз прогнать сквозь строй пятидесяти мужчин». А за грех с женатым еще страшнее — смерти предавали.