курьер.ru

Новости закончились, Чен вышел на корму. Андрей открыл холодильник, достал продукты. Поставив на газ сковороду картошки с китайской тушенкой (та же «Великая стена», которую китайцы прут в Россию), он принялся за салат из помидор.

«Ничего, сожрут! Тем более под водку».

Поставив на стол тарелки, в ожидании жареной картошки он зашел в носовой отсек. Там было светлее, чем в салоне. Наверху — большие наклонные стекла, покрытые каплями, внизу — два спальных места. На стене — черно-белое фото Патриции: круглое юное лицо в веснушках, вязаный воротник свитера под самый подбородок, густая челка, ровно обрезанная над светлыми бровями. За спиной — река, одетая в камень, высокие дома, размытый силуэт Эйфелевой башни. Перед портретом что-то белое — бумажная птичка «цуру»^[44] свешивалась на нитке, покачиваясь вместе с яхтой.

Андрей несколько минут глядел на фото, затем снял журавлика и подвесил его в салоне. Картошка готова — Vive la France et les pommes le terre frites! (Да здравствует Франция и жареная картошка! (фр.)) — так, наверное, сказала бы Патриция.

Выключив газ, Шинкарев поднялся в рубку. Там было светло, по белому пластику потолка бегали солнечные зайчики. Дрожали стрелки приборов, светился зеленым экран локатора. Сбоку от локатора мерцал жидкокристаллический дисплей GPS, показывающий морское побережье и положение яхты. Судно было далеко в море — берег виднелся лишь узкой полоской, над которой стояли высокие облака. В море было оживленно: шли танкеры, сухогрузы, большой красно-белый паром; на горизонте виднелись силуэты военной эскадры. Господин Ли Ван Вэй передал штурвал  Чену, положил ладонь на локоть Андрею.

— Пойдем туда, — кивком головы указал вниз, в направлении салона.

Чен остался на вахте, Ши-фу спустился с Андреем в салон.

—   Китайцы едят жареную картошку? — спросил Шинкарев, раскладывая еду по тарелкам.

—   Китайцы все едят, — любезно ответил господин Ли Ван Вэй.

Шинкарев разлил водку, оба приветственно подняли запотевшие рюмки.

«Ну что? Говорить хотел, так говори. Чего тянуть-то?»

— Она мертва? — Андрей так и не решил, как ее звать: Пэт, Патриция, Крыса?

Пожилой китаец медленно выпил водку, молча посмотрел себе в тарелку, затем поднял взгляд на Андрея:

— А ты жив?

Понятно. Нарвался на даосского учителя, который «говорит о свете, указывая на тень» — теперь пойдет кружева плести. Ответить в том же духе, что-нибудь типа «как ветка сосны»? Да не мастер он, по соснам-то.

—  Да, жив. А что?

—  И собираешься жить вечно?

—  Нет.

—  Налей еще, пожалуйста. Ты хорошо приготовил, спасибо. Твое здоровье! — Китаец снова поднял рюмку. — А как ты хотел бы умереть? Ты думал об этом?

—  Думал.

—  Когда?

—  На войне думал. И в другое время тоже. Но меньше, чем на войне.

—  И как же?

—  Вы хотите это знать?

—  Если ты не против.

—  Понимаете, я родился в Сибири...

—  Я знаю это.

Загорелое лицо лучилось улыбкой, вокруг глаз собрались морщинки, лишь глаза-щелочки поблескивали холодной чернотой.

«Ну, понятно. Еще б ты не знал!»

—  Так вот, если бы я мог выбирать... наверное, так: сначала прожить долго. Потом узнать, что болен чем-то и нормально жить уже не способен. Или не болен, неважно. Короче, приехать домой, сходить в церковь, в баню. Взять с собой пару бутылок водки для анестезии и ночью, в мороз уйти в тайгу. Пройти, сколько сможешь, потом сесть или лечь в снег. Мягко отключиться и исчезнуть в тайге, чтобы весной уже ничего не нашли. Умереть, как зверь. Раствориться.

—  Как зверь?

«Как пьяный зверь. Свинья? Говорят же: «напился как свинья». Впервые высказанная вслух, давняя мысль показалась полной ерундой.

— Это хорошая смерть? — все-таки спросил Андрей.

«Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы лучше к ней приготовиться». К. Прутков. Вот так надо говорить, если уж взялся.

— Нет. Не думаю, что хорошая, — качнул головой китаец.

—   Почему? Самоубийство? Привязанность? Я придумал себе смерть и теперь буду стремиться только к ней, опасаясь смерти как таковой, во всех остальных ее видах? Или дело в водке?

—   Может быть, тебе не понадобится водка. А сейчас выпей, если хочешь.

Странно, у Андрея исчезло желание спорить о Крысе. С этим пожилым китайцем можно было говорить о гораздо более важных вещах. Но предложение выпить вернуло к реальности, в том числе к взрыву виллы. «Третья рюмка, между прочим. Третий тост».

—   Выпить в память о Крысе?

—   Нет. Зачем?

—   Если она жива, я хочу жить с ней, — твердо сказал Шинкарев. — Это моя женщина! Вот так.

—   Твоя женщина? — мягко улыбнулся господин Ли Ван Вэй. — Ты ее купил? Украл?

—   Нет.

—   Взял в плен? Может быть, освободил из плена?

—   Нет.

—   Как она может быть твоей?

Твердость тона Шинкарева словно проваливалась куда-то, без всякого сопротивления. Словно удар, встретивший пустоту. Обычно за таким ударом следует жесткий захват со стороны противника. Но это если противник боец. А если он мудрец? Ши-фу, Мастер, или как его там?