Курьеры

Он бросил на нее уничижительный взгляд. Беспомощно пытался понять, что же теперь делать. Ухватил подбородок в кулак и думал, думал, думал… Один раз ему даже показалось, что он что-то понял, открыл рот, попытался произнести мысль вслух, но тут же оборвал себя сам, потому что озарение ускользнуло в очередной раз. Ускользнуло, чтобы больше не возвращаться.

– Приберитесь тут! Вызовите, если еще кто нужен. Чтобы чисто мне все! – со злостью бросил он мужчинам и вызверился на Асту: – Опять на электрошок захотела?!

Она вскочила и вытянулась.

– Нет, мой генерал!

Хижук сплюнул ей под ноги.

– Господи, какая же ты дрянь.

– Я красотка.

Она изобразила реверанс. Он толкнул ее обратно в кресло и шагнул к дверям, задирая ноги как журавль, чтобы переступить через тело Козлова

2

За грудиной шевельнулась боль. Потом снова и почти нечувствительно. Отдалась в плечо, потянулась к локтю, к немеющим пальцам. Генерал Кужель невольно потер грудь под толстым свитером. Подумал, что конец начинается тогда, когда ты вдруг выходишь от неожиданно ставшего разговорчивым терапевта и начинаешь прислушиваться к своему телу… Рановато как-то в пятьдесят четыре года… Хотя, кто его знает – может, и в самый раз.

Фотография. В старом альбоме под тонкой папиросной бумагой. На ней он еще совсем мальчишка, новенькие погоны, форма советника. Рядом с его официальной фотографией любительский снимок. В уголке надпись на арабском строгой типографской вязью. Улыбающаяся девушка в армейском берете. Ладонь на цевье автомата. Тонкий ободок серебряного колечка. В самом низу черная строчка пожелания от руки. На этом блеклом прямоугольнике картона она еще жива… Никто не виноват. Корректировщик ошибся. Ночь. С кем не бывает… сегодня у нее был бы день рождения…

Он сжал кулаки от бессильной злобы. На левой руке хрустнули костяшки. На правой – едва-едва сомкнулись пальцы. У двери раздался скрип. Водитель, устав ждать, начал ерзать на стуле. Генерал вскинул брови, не отрывая взгляда от альбома. Шорох прекратился. Сержант почувствовал его ярость, притих, даже дышать стал намного реже.

Он дотянулся до мобильного телефона и набрал номер. Долго вслушивался в вереницу гудков. Потом прослушал и безликую запись двуязычного женского ответа. Затем раздраженно бросил телефон. Вставать из-за стола и отправляться на запланированную встречу Кужелю не хотелось. И не потому, что раздумал на рыбалку в такую погоду, хотя для щуки самый жор – просто навалилось какое-то гадкое предчувствие. С ним всегда происходило что-то неприятное в этот день, и начало происходить в тот самый момент, когда увидел на раме окна замерзшую бабочку… Зима в этом году пришла как никогда рано.

Однако, он лгал самому себе – все перевернулось три года назад, когда в одном из музеев Кракова ему протянули тщательно заклеенный пакет. Он тогда удивленно посмотрел на хорошо одетого мужчину с таким пустым и безразличным взглядом, что отчетливо увидел в его зрачках целую шеренгу подобных взглядов, воткнувшихся ему в лоб, грудь, живот… Взглядов, ответственных за расстрельный залп… Тот мужчина назвал странное имя или кличку… Еще он назвал имя женщины, от которой этот пакет не мог прийти никогда… Из загробного мира не пишут… Но тогда, подозрительный до мозга костей, он безоговорочно поверил этому человеку…

Генерал нащупал в кармане патрон от пистолета и ласково погладил теплую гильзу своего афганского талисмана. За столько лет патрон вытерся о ткань и пальцы до зеркального блеска, и он вдруг подумал, что в последнее время стал слишком часто просить поддержки у бездушного кусочка металла. Это тогда, в Афганистане, забившись в незаметную узкую щель в скале и приставив к виску пистолет погибшего комроты, он твердо знал, что кроме единственного патрона у него больше нет боевых товарищей. Всю ночь он держал дрожащий палец на спусковом крючке и тоскливо слушал, как перекликались моджахеды, разыскивая его. В тот раз не нашли, а сейчас, словно подобрались почти вплотную. Он еще раз потер патрон, вспомнив, как тогда прилетела поисковая группа, и он с трудом разогнул скрюченные пальцы, передернул затвор и поцеловал тусклую латунь последнего патрона, выпавшего на ладонь.

Кужель провел пальцем по пожелтевшей бумаге над фотографией. Сдвинуть тонкую преграду и прикоснуться к ее лицу он так и не смог, как будто боялся осквернить память о ней что ли. Взглянул за окно. Снаружи было так же мерзко, как у него внутри. Стылый ветер лениво ворошил листву, сгребаемую дворником, на зелень травы лег иней, с неба сеялась снежная крупа. И бабочка была на месте. И ноющая боль за грудиной никуда не исчезла. Он снова потер свитер над сердцем. Та война никуда не делась. Каждое утро напоминала о себе. Скрытая, беспощадная, и она так долго продолжалась, что даже ветераны, подобные ему, давно от нее устали…

– Едем, товарищ генерал? – тихо спросил сержант и осторожно встал, опасаясь его гнева. – Все уже там, наверное. Машина прогрета. Снасти я проверил.