Когда в автокатастрофе погиб мой муж – всего через пару месяцев после того, как скончался от рака отец, – мой начальник проявил небывалую доброту и сказал, что я могу отдыхать столько, сколько мне нужно. Нет никакой спешки; моя работа подождет до того момента, когда я буду готова. Но после месячного отпуска я вернулась к привычному распорядку, чтобы иметь причину выходить из дома и возвращаться в общество людей.
Клиника хиропрактики, где я работала, была небольшой. Мы хорошо знали своих пациентов, а они знали нас. Когда умер мой отец, многие были в курсе и выражали свои соболезнования. Они также узнали и о моей последней утрате, и я крепилась, собирая крохи мужества, чтобы вернуться на работу и снова встречать эти взгляды, полные жалости или отводимые в сторону, сочувственные объятия и утешения. Я мысленно готовила себя ко всему этому, чтобы не терять самообладания во время рабочей смены – и одновременно не лишиться рассудка.
Так я и сидела за столом администратора, с неестественной неподвижной улыбкой, приклеенной к лицу, принимая добрые слова и объятия и игнорируя тех, кто прятал взгляд.
Но ничто не могло подготовить меня к тому, что случилось в середине смены. Вошла одна из пациенток и разразилась слезами при виде меня. Сгорбившись, она еле выдавила из себя слова:
– Это ужасно! Мой муж умер шестнадцать лет назад. И легче не становится. Только хуже.
Моя доброжелательная улыбка увяла. Слезы, которые я удерживала весь день, готовы были вот-вот прорвать выстроенную мною плотину.
– Прошу прощения, я на минуту, – я сумела вымолвить эти слова и каким-то образом преодолеть два метра пути до туалета, прежде чем плотину прорвало. Я сползла на пол, неудержимо рыдая.
Одна отважная коллега пришла вслед за мной в туалет и обнимала, пока я всхлипывала. Никогда не забуду ее доброту и мужество – их, должно быть, потребовалось немало, чтобы последовать за мной в бездну моей тьмы. А еще никогда не забуду намерение, которое сформировалось у меня в этот момент:
Я была и великой счастливицей, и эпической неудачницей – иногда в один и тот же день.
Конечно же, я понятия не имела, к чему меня обяжет это намерение или насколько мне будет трудно. Но, как ни странно, всякий раз, как мне хотелось отказаться от него, кто-нибудь говорил: «Знаешь, я не понимаю, как ты с этим справляешься! Будь я на твоем месте, я бы просто легла и умерла». Или: «Всякий раз, как в моей жизни все идет вкривь и вкось, я просто думаю о тебе и понимаю, что могло быть и хуже». Моя внешняя реакция всегда представляла собой намек на улыбку и короткий кивок. А внутренней была мысль: «Я вам покажу. Когда-нибудь вы захотите оказаться на моем месте».
И я продолжала путь. Я начала совершать поступки, от которых годами открещивалась словами «я не могу». Какие-то из них было младенческими шажочками. Другие – гигантскими скачками. Например, пробежать марафон. Или пойти на кулинарные курсы сыроедения, которое все считали самой что ни на есть странной странностью. Я проходила программы детоксикации, медитировала, вела дневник и сменила место жительства, когда оставаться в доме, который я купила вместе со своим покойным мужем, стало невыносимо.
«Ты уже пришла в себя? К этому времени ты уже должна была оправиться», – говорили мне люди спустя год, два, три. Нет, я не «оправилась». И никогда не оправлюсь. Но я не стану использовать свою боль как костыль. Я была полна решимости преобразовать ее в нечто прекрасное, способное ярко воссиять.
Слезы продолжали приходить то реже, то чаще, то снова реже. Когда я уже думала, что вывернулась из цепкой хватки скорби, она похлопывала меня по плечу: «Эй, не забывай обо мне. Я все еще здесь».
Не обошлось без ошибок. Множества ошибок. Я, бывало, принимала решения из страха или, пытаясь вписаться в некую формулу «лучшей жизни», делала то, что другие считали правильным.
А потом я начала прислушиваться к зову сердца. Доверять своему внутреннему голосу – тому тоненькому голоску, который включился тогда, на полу в туалете, говоря мне, что все пройдет и станет лучше. Побуждая меня доверять и верить.